Пересборка социального. Введение в акторно-сетевую теорию

И хотя причина этой двойной связи станет ясной лишь к концу книги, сформулировать ее просто: сама конструкция политического тела предполагала его виртуальность, всеобщность и повсеместное присутствие в уже готовом виде. В этом нет ничего неправильного, поскольку ему приходилось решать неразрешимую проблему политического представления, растворяя многих в одном и заставляя одного подчиняться многим. Только политическое действие способно благодаря непрерывному круговому движению очерчивать эту виртуальную всеобщую сборку, постоянно находящуюся под угрозой полного исчезновения[217]. Именно ее Уолтер Липпман и обозначил подходящим словом «фантом»,

Фантомное Публичное[218]. Со времен мифа об общественном договоре политическое тело, как заметил Джон Дьюи в своем ответе Липпману, всегда было проблемой, призраком, вечно витающим на грани полного исчезновения. Никогда не предполагалось, что фантом превратится в субстанцию, сущее, сферу sui generis, которая располагается и ниже, и позади, и по ту сторону политического действия. Всех читателей в Гоббсовом описании Левиафана поражает именно то, каким хрупким оказался «грозный бог» и как быстро он рассыпался. И все увидели, что у колосса глиняные ноги[219]. Но как только вы меняете модус существования публичного, превращая его в общество, чтобы сохранить за собой огромную, противоречивую и трудную задачу объединения его политическими средствами, его проблематическая хрупкость

исчезает[220]. Политическое тело превращается в общество, которое, как предполагается, держится собственной силой даже в отсутствие какой бы то ни было политической активности[221]. Хотя и оставаясь невидимым, гигантский политический организм теперь, как говорят, крепко упирается ногами в прочный пьедестал. Все трудности, связанные с неуловимостью социального, начинаются с этого невероятного подвига металлургической фантазии: подвижная фигура Фантомного Публичного теперь отлита в бронзе.

Поскольку за политическим телом постоянно следят политики, есть и общество, нравится нам это или нет. И вместо того, чтобы видеть в этом противоречие или что-то технически невозможное, социологи воспринимают это фантомное присутствие как лучшее доказательство его таинственного существования. Только теперь Фантом становится вампиром, Левиафан превращается в 0егемота. Но не требуется больших усилий, чтобы увидеть, что виртуальная вездесущая сущность — это абсолютная противоположность тому, что нужно для сборки коллектива: если она уже есть, то практические средства ее сборки уже не прослеживаются; если она тотальна, то практические инструменты тотализации уже не видны; если она виртуальна, то практические средства, при помощи которых ее можно было бы осознать, визуализировать и собрать,

скрылись из виду. Пока мы ищем за коллективом тень общества, а за обществом — тень Левиафана, никакая наука о социальном не может продвинуться вперед[222]. Говоря еще более резко, или общество — или социология. И то и другое одновременно существовать не могут, как предупреждал своих читателей Габриэль Тард, видя, что дисциплина приобретает столь неверное направление.

Естественно, это прекрасно известно всем социальным теоретикам, и поэтому каждый из них по-своему пытается вывести свои исследования из тени общества[223]. Все они понимают, что общество — это виртуальная реальность, cosa mentale

[224], продукт гипостазирования, фикция. Но повсюду утверждая его существование, пусть только ради того, чтобы его критиковать, они так и не оказались способны на что-то большее, чем создать в виртуальном всеобщем образовании, ими же провозглашенном не существующим реально, маленькую нишу для самих себя. Так, по странному повороту судьбы, общество было тем, что всегда критикуется как фикция, и тем, что всегда тут как недосягаемый горизонт всех дискуссий о социальном мире[225]. Какая бы теория ни предлагалась, общество все оставалось на мели как кит, как настоящий левиафан, выброшенный на берег моря, и социологи-лилипуты пытались выкопать ему там подходящую нору. Со временем зловоние разлагающегося монстра стало невыносимым. Продуктивное обновление социальной теории невозможно, пока берег не будет очищен и злополучное понятие общества не исчезнет окончательно. Чтобы сделать это, мы должны извлечь из него и узурпированное им политическое тело, и скрываемый им коллектив[226].