Перевалы, нефтепроводы, пирамиды

Эти пятнадцать минут стоили нам немало нервов. Не имея возможности что-нибудь сделать, мы смотрели, как под нами матросы, офицеры и механики, некоторые в одних пижамах, бросались навстречу бочкам, пытаясь их поймать. Вот-вот бочка налетит на «Баркас»! Несколько раз у нас замирало сердце.

Альфреду хотелось заснять борьбу с бочками, но он никак не мог найти точку опоры на палубе. В конце концов он, как обезьяна, уцепился ногами и левой рукой за шлюпбалку, а другой рукой щелкнул. Если — снимок выйдет нечетким, то виной тому отнюдь не виски.

Наконец, седьмая бочка была укрощена и крепко привязана к перилам. Мы вздохнули с облегчением. Теперь мы заметили, что за бортом весело прыгает вверх и вниз неправдоподобно оранжевый месяц.

ВПЕРЕДИ ГАМБУРГ

Утром Северное море гораздо приветливее, оно тихое, как Мюггельзее теплыми летними вечерами. В полдень на горизонте появился Гельголанд, напоминавший пестрый праздничный торт: белый пляж с красной полосой камней, зеленая земля… После войны остров служил английским воздушным силам полигоном для бомбежек, был Бикини Северного моря, но мужественные гамбуржцы на парусниках и лодках несколько раз подплывали к запретному острову и заставили английский генералитет временно прекратить бомбардировки, а в 1952 году окончательно оставить Гельголанд. Сейчас остров снова стал популярным курортом и местом для прогулок. Но кто помнит имена тех смельчаков-гамбуржцев?

С брандвахты «Эльба-1» к нам на борт поднялся лоцман. Нейверк, Брунсбюттельког… Когда прошли Вильком-Хёфт в Шулау, начало смеркаться. Показались огни Бланкенезе. Я поднялся на верхнюю площадку, радуясь свиданию с ганзейским городом. Альтона. Пестрый отблеск реклам Реепербана. Цементная статуя Бисмарка (самый большой из всех Бисмарков!) освещена прожекторами. Сзади нагло пялится в небо дом прессы — резиденция газетного короля Акселя Шпрингера.

Всего в нескольких шагах отсюда, на углу, есть старый дом, который я никогда не забуду: Блейхенбрюке, 10. В окнах первого этажа с утра и далеко за полночь всегда горел яркий свет. Там помещалась редакция «Гамбургер Фольксцейтунг». Раньше, во время моих путешествий, о которых я писал репортажи, она была моим гамбургским домом.

Что бы я рассказал вам, дорогие товарищи из «Гамбургер Фольксцейтунг», если бы завтра утром мы могли где-нибудь встретиться? Сначала я рассказал бы, как возмущен кратким газетным сообщением, которое прочел в черную пятницу июня 1956 года: «Здание и имущество органа КПГ «Гамбургер Фольксцейтунг» конфискованы полицией». Я представил себе тогда, как пинком ноги открывали стеклянные двери в ваши комнаты, как грубые руки перерывали бумаги на ваших столах, на которых так трудно было соблюдать порядок. Я видел, как вы стояли рядом, с трудом сдерживая себя, со сжатыми кулаками в карманах. Я был с вами, когда в сопровождении полицейских вы вынуждены были покинуть редакцию, где много лет подряд работали больше двенадцати часов в сутки.

В этот день мне казалось, что я утратил часть родины. Мы каждый раз с облегчением вздыхали, когда после рейдов по Гамбургу снова оказывались в одной из ваших комнат и могли поговорить о своих впечатлениях. Со временем мы даже полюбили все, что было связано с вашей редакцией. Читая сообщение о конфискации имущества, я почему-то сразу же вспомнил о маленькой старомодной кофеварке в темной кухне. Надо было опустить двадцать пфеннигов за чашку кофе (иногда во всей редакции ни у кого не находилось мелочи), затем с силой повертеть ручку и подставить взятые на прокат чашки. Неужели и их конфисковали «в пользу правительства»?

Вы всегда приветливо беседовали с нами, давали советы, объясняли непонятное, не прекращая при этом читать корректуру. Нам было стыдно, мы видели, что каждый из вас работает за троих. Это не мешало вам делать превосходную газету, которой могли бы позавидовать многие наши органы печати. Она была смела, нападала на противников и разоблачала их, но не боялась критиковать и свои ошибки, была понятна гамбургским рабочим. Ее любили и много читали, об этом говорит сбор денег на новую наборную машину. Двадцать одну тысячу двадцать две марки пятьдесят пфеннигов собрали гамбургские рабочие по грошам, чтобы их газета стала лучше и выходила быстрее! Деньги давали люди вроде старой разносчицы, которую мы встретили однажды утром у редакции. Эта шестидесятипятилетняя женщина жила с мужем-инвалидом на жалкую пенсию. Ежедневно приезжала она на велосипеде в редакцию’, затрачивая час на дорогу, и возвращалась с пачкой газет, а шотом обходила сотни лестниц, чтобы разнести «свою» газету. И все это безвозмездно! Жадно расспрашивала она нас о жизни в ГДР. Для нее мы были люди из страны, где мечта ее жизни, коммунизм, постепенно становился действительностью. Она относилась к нам с беспредельным уважением, а мы от этого испытывали чувство неловкости. Ведь самоотверженная борьба гамбургских товарищей и их работа заслуживали куда большего уважения: под надзором неусыпной аденауэровской полиции они выпускали хорошую коммунистическую газету.