Первая гражданская война в Риме

Версию об уходе центурионов можно отвергнуть сразу — если бы они покинули лагерь консула, армия стала бы неуправляемой, да и в случае их отказа в поддержке мятеж в ней, скорее всего, не произошел бы вообще. К тому же вряд ли Сулла был настолько непопулярен у них, чтобы они en masse покинули его. В сущности, остаются только легаты и военные трибуны. Могли ли подразумеваться легаты? Если точно следовать тексту источника, то представить себе, что консула покинули бы все легаты или хотя бы большинство, очень трудно, особенно с учетом того, что Сулла умел быть хорошим другом[257]. Это тем более маловероятно потому, что легатов он назначал себе сам. Иное дело легаты сената и военные трибуны — лица избираемые (пусть и разными органами) и с полководцем менее связанные[258]

. (Кстати сказать, выборность сближает их с квестором, в один ряд с которым их ставит Аппиан.) Поэтому есть все основания считать, что именно они и покинули лагерь консула[259]. Однако его это не остановило, армия в составе шести легионов[260] выступила на Рим[261].

Когда в Городе стало известно о начавшемся марше Суллы, сенат и сторонники реформаторов, судя по всему, не стали обвинять друг друга в таком обороте дел[262]

, а сплотились перед лицом возникшей угрозы[263]. Навстречу армии patres выслали двух преторов[264], Брута и Сервилия[265]

, которые, по словам Плутарха, должны были запретить консулу двигаться дальше. «Преторы говорили с Суллой слишком дерзко, и воины, кинувшись на них, хотели их растерзать, но только изломали ликторские розги, сорвали с преторов окаймленные пурпуром тоги и после многих оскорблений отослали их назад» (Plut. Sulla 9. 4-5)[266].

Рассказ этот весьма интересен. С одной стороны, не отрицается, что воины позволили себе «вольности» в отношении преторов, но, с другой, делается попытка оправдать их поведение — Брут и Сервилий разговаривали слишком дерзко (θρασύτερον). Имеется в виду, очевидно, «запрет» Сулле продолжать поход (άπαγορεύσοντας αύτω βαόίζειν). В каком бы трудном положении ни находились преторы (судьба убитых военных трибунов говорила о многом), ответ, согласно практике сената, мог быть один: patres не могут ничего обсуждать с Суллой, пока он не прекратит враждебных действий (в идеале предполагалось сложить оружие, но армия нужна была для войны с Митридатом). Это, разумеется, не запрет как таковой, тем более что глагол άπαγορεύω допускает перевод «отговаривать», «разубеждать» (см. Дворецкий I, 1958, 182), но в данном контексте речь, конечно, идет все-таки о первом его значении, чему, вероятно, и служило сведение к минимуму содержания речи преторов. Весьма кратко передан и ответ Суллы — он заявил, что идет освободить отечество от тиранов[267]. Реакция Брута и Сервилия (а она наверняка последовала) в источнике не отражена. Поскольку Сулла не добился главного — обещания вернуть ему командование, то поход продолжился, а преторы, претерпевшие унижение от воинов, вернулись в Рим, произведя своим видом тяжелое впечатление (Plut. Sulla 9.4) — прежде всего, очевидно, на сенаторов. Если верить Аппиану (ВС. I. 57. 254), двум следующим посольствам сената Сулла вновь заявил, что идет освобождать Рим от тиранов, хотя обращение его воинов с преторами этому лозунгу вопиющим образом противоречило (Ingrisch 2007, 39). Судя по не вполне внятному тексту Аппиана, консул выдвинул условие компромисса: пусть сенат соберется на Марсовом поле, и в его заседании примут участие Марий и Сульпиций, а Сулла подчинится его решению. Любопытно, что консул, ссылавшийся на тираническое поведение своих врагов, предлагал сенату собраться на Марсовом поле, т. е. за пределами померил — там, где он мог оказывать давление на сенат с помощью армии, не говоря уже о возможности расправиться с Марием и Сульпицием. Кроме того, patres

не могли отменить решение комиций о назначении Мария. Тем самым Сулла либо не стремился к урегулированию вообще, либо (что более вероятно) давал понять, что мнение комиций в данном случае его не интересует, т. к. распределение провинций — прерогатива сената. После третьего посольства, если верить Аппиану, к Сулле присоединился Помпей Руф[268], выразивший ему полное одобрение, что и понятно, особенно если учесть убийство сына Помпея людьми Мария и Сульпиция[269]. Поддержка со стороны коллеги, несомненно, укрепила позиции Суллы и, возможно, подтолкнула его к штурму Рима, а не к переговорам с patres, Марием и Сульпицием[270].