Первый чекист

— Феликс Эдмундович, за что же меня в Большой театр? — едва слышно спросил Прокофьев. — Я же старался…

Дзержинский с любопытством посмотрел на Прокофьева.

— Вот что, Саша, сейчас мы разговаривать об этом не будем. Поговорим послезавтра. А сейчас, — Дзержинский взял в руки скрипку и осторожно протянул ее Прокофьеву, — посмотрите внимательно на этот инструмент. Только, прошу вас, осторожно, Это скрипка работы Страдивари.

Прокофьев взял в руки скрипку и начал осматривать, осторожно поворачивая ее.

— Вон там, внутри, обратите внимание, значок — это знак мастера. Запомните его.

Саша первый раз в жизни держал в руках скрипку и в другое время, наверное, рассматривал бы ее с интересом. Но сегодня… Будь они неладны, все скрипки, если из-за них приходится уходить из ЧК в Большой театр!

Когда Прокофьев вышел из комнаты, секретарь поднял голову от бумаг, посмотрел на его расстроенное лицо и спросил вполголоса:

— Что, отец (так чекисты называли за глаза Дзержинского) внушение сделал?

— Хуже, — махнул рукой Прокофьев, — в Большой театр послал!

Через день Прокофьев снова вошел в приемную.

— Привет солисту оперы и балета! — улыбнулся секретарь. — Феликс Эдмундович уже спрашивал о тебе.

В кабинете Прокофьев сразу заметил, что скрипки на этажерке уже не было. А как бы ему хотелось, чтоб она снова была здесь. Теперь-то он уже рассматривал бы ее совсем иначе! И почему Феликс Эдмундович сразу тогда не рассказал ему о скрипках?..

И, будто угадав мысли Прокофьева, Дзержинский сказал:

— Я не рассказал вам о скрипках потому, что, во-первых, это было бы не очень убедительно — я ведь совсем не специалист. Вы бы мне, конечно, поверили на слово, что поручаемое вам дело — очень важное. А я хотел, чтоб вы не только поверили, но и сердцем поняли, что такое настоящая скрипка. Ну, теперь вы знаете, кто такие Страдивари, Гварнери, Гваданини…

— Да, Феликс Эдмундович, — Прокофьев порывисто встал, — да, только вот товарищ Галкин… Это просто безобразие, Феликс Эдмундович.

— Галкин? — Дзержинский удивленно поднял брови. — Кто такой Галкин? Не из Совнаркома ли?

— Он самый. Он против Большого театра. Он вообще против театров! Он говорит, что дрова нужно отдать баням, а театры надо закрыть. Что театры — это для барынек, которые ходили туда, чтоб показывать свои бриллианты!

— Так прямо и сказал?

— Точно так!

— А вы как думаете?

— Феликс Эдмундович! Да как же можно! Ведь театр — там поют, играют, там же музыка… — Прокофьев даже слов не мог подобрать от волнения.

— Ну ладно, ладно. Театры мы в обиду не дадим. Постараемся, чтоб дров хватило и для бань и для театров. — Дзержинский что-то записал себе в блокнот. — А теперь рассказывайте. Все по порядку.

Прокофьев начал с того, каким расстроенным ушел он из кабинета Дзержинского, как не хотелось ему идти в Большой театр. Настроение стало еще хуже, когда Кубанский — а он оказался руководителем оркестра Большого театра, — осмотрев Прокофьева с ног до головы, удивленно пожал плечами и, презрительно поправив пенсне, проворчал, что ради такого важного дела ВЧК могла бы прислать сотрудника и посолиднее, а не мальчишку. Днем Кубанский был занят и пригласил Прокофьева на репетиции оркестра. Он хотел поговорить с чекистом после репетиции, но она затянулась, и Кубанский заторопился на концерт. Прокофьев поехал с ним.

О концерте Прокофьев рассказывал скупо. То ли у него не было слов, то ли он стеснялся рассказать о своих чувствах и переживаниях. Но потому, как блестели его глаза, как он несколько раз прерывал рассказ, чтоб унять волнение, Дзержинский понял все.

Концерт действительно произвел на Прокофьева сильное впечатление. Временами ему казалось, что он растворился в чудесном мире звуков, красок; временами ему казалось, что он попал в совершенно иной, волшебный мир. Он был по-настоящему счастлив. И только одна мысль не давала ему покоя: что это за дело, которое надо было бы поручить опытному сотруднику? И если это серьезное дело — справится ли он с ним?

Дзержинский слушал не перебивая. Лишь один раз, когда Прокофьев снова заговорил о Галкине, Феликс Эдмундович спросил, откуда он это знает.

— Я пошел на заседание в Моссовет с Кубанским, — чуть смутившись, ответил Прокофьев.

— Он вас попросил пойти с ним?

— Да нет… Просто он сказал, что будет решаться вопрос о существовании театров. Вот я и пошел…

— Заступаться за театры от имени ВЧК?

— Что вы, Феликс Эдмундович, — испугался Прокофьев, не поняв, шутит Дзержинский или говорит серьезно, — там и без меня было кому заступиться. Там Анатолий Васильевич Луначарский был…

— Ну, раз был Анатолий Васильевич, тогда не волнуйтесь — театры он не отдаст! Ну, а теперь — про скрипки.

И Прокофьев рассказал, что он узнал от музыканта о скрипках великих скрипичных мастеров, о том, какую они представляют ценность, о том, как мало их осталось в мире. А из этих оставшихся многие инструменты находятся в России.

— Ну вот видите, Прокофьев, как вы быстро поняли суть дела, которое мы хотим вам поручить…

— Я еще не понял, — начал было Прокофьев, но Дзержинский продолжал, будто не слыша его реплики: