Первый шедевр

– Тим, помоги мне… – капиляры в глазах художника начали лопаться от напряжения, он не сводил их с улыбающегося мертвеца.

– Хочешь моей помощи? Думаешь, раз ржал над моей шуткой, я стану тебе помогать? Наивный малыш Грегори…

В искалеченном теле Амира оказалась первобытная сила. Словно удав, он все сильнее сжимал Грегори да так, что кость руки, прижатой к его собственной голове, готова была надломиться.

– Помнишь, как ты выбил мне зубы гребаным молотком для мяса? Помнишь, Грегори?! Как ты унижал мой бездыханный труп, пока от него не осталась костяная розовая каша? Думаешь, я после этого стану твоим лучшим другом? Да тебя твой единственный друг сейчас переломает, как сраную ветку! Так что расслабься и получай удовольствие, мудила!

Глаза готовы были выскочить от напряжения. Он чувствовал через плотный холст холодный кафель, к которому его тело прижималось все сильнее и сильнее. Плечо готово было выскочить из плечевой сумки. Стоп! Труп сказал, расслабиться.

Расслабиться. Принять неизбежное. Рано или поздно это должно было закончиться. Нужно принять холод кафеля. Запах гниющей курицы. Боль в костях. И здорового мусульманина, держащего его в капкане жилистых рук.

Грег начал считать про себя: десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре… Тело обмякло, сначала ноги, потом пресс, грудь, плечи, руки и голова. Хватка Амира ослабла. Еще не время. Сдайся телом, но не падай духом: сохраняй сознание. Позволь теплу проникнуть болью в конечности. Позволь крови циркулировать по пережатым сосудам.

– Грегори, ты меня слышишь, – тихо спросил Амир.

Не отвечай. Твое тело расслаблено и недвижимо.

Отец снова пьян и снова бьет тебя. Ребра трещат под его ногами в уродливых шерстяных носках. Зимой он напивался всегда сильнее обычного. Ничего не оставалось, как принять ту боль, его импульсивную злобу, которую он мог излить только на своего единственного сына. Единственное, что оставалось – заткнуться и «умереть». Притвориться, что потерял сознание, и тогда он переставал бить. Переворачивал своего сына. И плакал. Тогда ты чувствовал, как отцовские руки трясутся мелкой дрожью, а на лицо падают маленькие горячие слёзы. И тогда ты понимал, что все закончилось. Когда отец проверял пульс и уходил, оставляя тебя в темной комнате.

– Господи, какой ты жалкий мудила, малыш Грегори! – злобно прошептал мертвец.

Крепкие руки переворачивают Грега лицом вверх, боль в плече едва выносима. Он чувствует затылком твердый кафель и, наконец-то, может дышать. Совсем тихо, одними лишь ноздрями. Холодный палец щупает пульс…

Пора!

Глаза Грегори распахнулись – лицо Амира было прямо перед ним, но глаза направлены куда-то в сторону. Будто он слушает его сердцебиение. Вся боль, которую перетерпел Грегори за всю свою жизнь, концентрируется на кончике его указательного пальца.

Возмездие!

Амир успевает взглянуть обоими глазами в самый последний момент. Палец ненависти вонзается в левую глазницу. Мокрый скользкий глаз утопает в ней, под пальцем Грегори. Мягкая упругая оболочка лопается, как вареное яйцо. И вся боль, заключенная на кончике указательного пальца Грега, вселяется в череп его лучшего друга детства, чья глотка рвется в крики боли.

– Твою мать! Вот это шоу! – сквозь крик Амира слышится восторженный вопль Куки.

Колено Грегори врезается в пах Амира. Пока он пытается сориентироваться, Грегори переворачивается и ползком движется к краю холста, где все еще валяется пропитанное хлороформом полотенце. Пальцы хватают мокрую ткань в тот момент, когда рука Амира цепляет его за шиворот и рывком возвращает обратно.

Он снова оказался на спине. Перекошенное болью лицо Амира окровавлено: кровь с прозрачной жидкостью течет из глазницы, с плотно зажатым веком. Целый глаз целит в лицо Грегори. Глаз за глаз?

– Они тебе еще пригодятся, – заметил Тим.