Всё. Больше он не может, не способен писать……Эту часть биографии Бабёфа Лоран начал с великим подъёмом. Воспоминания захватывали его, он снова жил с Равными и снова готовил их великое дело…
Но ведь он-то знал, что будет впереди.
И, приближаясь к развязке, он терял желание восстанавливать прошлое, плести ткань своей невыдуманной повести…
Почему, почему всё кончилось именно так?
Неужели предательство одного человека, случайного негодяя, случайно втянутого в святое дело, могло свести на нет, уничтожить всё, что столь тщательно и упорно готовилось подлинными праведниками, людьми великой идеи, что было ими в конечном итоге прекрасно подготовлено?
Неужели, действительно, капля дегтя…
Закрадывались сомнения.
А может быть, оно и не было столь уж тщательно подготовлено? Может, Равные жили иллюзиями, находясь в своем искусственном, выдуманном, сказочном, замкнутом мире, и все их связи с народом, все доклады агентов были только плодом надежд?
Во всяком случае, — теперь-то уж он прекрасно понимал это — материальные средства у них были самые мизерные.
Сумма, которой располагала Тайная директория в день ареста Бабёфа, составляла… двести сорок франков звонкой монетой!
Конечно, то были жалкие гроши.
Сами вожди заговора глубоко презирали деньги.
Привыкшие к нужде и лишениям, они умели до предела ограничить свои потребности и недаром в будущей Республике Равных собирались уничтожить «презренный металл».
Но ведь жили и действовали они пока что в обстановке, где металл этот был совершенно необходим! Одна публикация их многочисленных трудов влетала в копеечку. Больших расходов требовала вербовка: не все ведь верили будущим благам и, даже надеясь на них, желали чего-то и в настоящем! Расходов требовало содержание агентов — большинство из них были неимущими. Наконец, при всем аскетизме заговорщиков, всё же им нужно было есть и пить, чинить стоптавшиеся башмаки, платить за жильё.
Выручали в какой-то мере добровольные пожертвования сочувствующих. Выручало и то, что Феликс Лепелетье был состоятельным человеком. И всё же: в основном заговор держался на энтузиазме веривших в победу. Энтузиазм же не мог полностью заменить реальных средств; кроме того, энтузиазм всегда склонен к преувеличениям: так хочется выдать желаемое за действительное!..
Значит, мираж?
Нет, этого не могло быть.
В подобное верить невозможно.
Ибо для чего же тогда жить на свете?…
Но так или иначе, он вдруг остыл к своему труду.
И бросил его.
Навсегда.
Во всяком случае, какое-то время он твёрдо верил, что навсегда. Что кончит на этом и больше не напишет ни страницы, ни строчки.
Ему было худо. Очень худо.
Конечно же верная подруга быстро уловила неладное.
— Ты болен? — спросила она. — Ведь ты второй день не притрагиваешься к рукописи!
— Прочитай последнюю часть!
И она прочитала.
— Это всё?
— Разумеется.
— Не обманывай меня. Ты завершаешь какой-то скороговоркой, беглой отпиской, которая ничего не объясняет, но лишь возбуждает десятки вопросов.
— Я не намерен на них отвечать.
— Тогда зачем ты вообще начал всю эту историю? Она, как обычно, была права. Он промолчал, ибо что мог он ответить? Разве была она в силах осмыслить глубину его грусти? И ярости?… Она поняла.