Песнь молодости

Дома было нечего есть, и Хэй Ни еще с девятилетнего возраста каждый год отдавали в дом будущего мужа — сына мелкого торговца. Каждый раз, когда девочка приходила к родителям погостить, она ни за что не хотела возвращаться в дом мужа. Но отец с матерью жили впроголодь и каждый раз вынуждены были отсылать ее туда.

Хэй Ни горько рыдала, ее худенькие плечи, прикрытые ветхой одежонкой, судорожно вздрагивали. Нельзя было удержаться от слез при виде ее огромных глаз, полных смертельной тоски. Двенадцатилетняя девочка, рыдая, как взрослая, умоляла родителей:

— Папа, мама! Хорошие мои! Не посылайте свою дочь в этот ад! Там, если не с голоду, так от побоев пропадешь…

Чжэн Дэ-фу, сорокалетний мужчина, и тот расплакался. Женщины зарыдали еще громче. Но боязнь голода, страх за дочь, которая могла погибнуть вместе с ними, ожесточили сердце отца. Он стиснул зубы, решительно схватил Хэй Ни и, взвалив ее на плечи, как мешок, не повернув головы, не отерев слез с лица, вышел за дверь. Девочка отчаянно билась в руках отца, плакала. Дао-цзин взбежала на пригорок и долго смотрела вслед удаляющемуся Чжэн Дэ-фу, уносившему ее подругу, пока они не скрылись среди пустынных холмов. Дао-цзин не могла даже плакать.

Вскоре, не выдержав тиранства свекрови, Хэй Ни умерла. Ей было всего тринадцать лет. Мать, страшно тосковавшая по дочери, ненадолго пережила ее. Оставшись один, Чжэн Дэ-фу решил пойти в солдаты. Так распалась эта семья…

Начав рассказ, Дао-цзин говорила тихо, всматриваясь в серебристую гладь реки, но постепенно волнение все сильнее и сильнее охватывало ее, голос становился громче, глаза пристально смотрели на Сяо-янь. Сяо-янь сначала слушала спокойно; непринужденно опершись на невысокий кирпичный парапет, она стояла со своим обычным строгим видом. Однако в конце рассказа неожиданно отвернулась и стала вытирать глаза платком.

— Я впервые слышу такую трагическую историю.

Сяо-янь подняла голову, глаза ее были красными от слез.

Острая боль пронзила сердце Дао-цзин; она вспомнила о своей матери, чья судьба была еще более трагична.

— Еще страшнее история моей настоящей матери, но я никому не рассказывала ее…

И Дао-цзин рассказала историю жизни своей матери.

— Сяо-янь, хоть я и выросла в помещичьей семье, но, когда я узнала, каких мук натерпелись мы с мамой от этих помещиков, когда я поняла, в чем причины этой зверской тирании, я возненавидела своих «родителей»! Когда я вижу этих людей, я вспоминаю Хэй Ни, свою маму… — закончила Дао-цзин свой рассказ. Она часто дышала, рука ее еще крепче сжимала руку Сяо-янь, голос дрожал. — Сяо-янь, раскрой глаза, посмотри, как жесток мир, какой кризис переживает теперь наша родина. Разве ты можешь равнодушно смотреть на все это, жить по-прежнему спокойно?

Сяо-янь медленно подняла голову и пристально посмотрела в лицо Дао-цзин. При бледном, слабом свете луны она видела лишь ее большие черные глаза, излучавшие яркий свет.

— Ты права. Только сегодня я поняла, что существует еще другой, совсем другой мир, — тихо и медленно проговорила Сяо-янь. В ее голосе звучали раскаяние, боль и тоска. — Посоветуй мне, что читать. Что нужно прочесть в первую очередь? Смешно! Ты оставила у меня столько книг, а я ни в одну из них даже не заглянула.

Дао-цзин часто пыталась убедить Сяо-янь силой революционных идей, пыталась помочь ей стать более сознательной, но консервативную, уверенную в своей правоте Ван Сяо-янь трудно было переубедить. И вдруг неожиданный случайно зашедший разговор о Хэй Ни, о бедной матери Дао-цзин вызвал в ней перелом.

— Сначала прочти «Как изучать новейшую социологию». Это была и моя первая книга. Она лежит у тебя. Потом можешь прочесть «Куда идет Китай?» Цюй Цю-бо[107], «Государство и революция», «Детская болезнь «левизны» в коммунизме» Ленина, потом еще «Очерки по политэкономии»… Книг много, вот увидишь, чем больше ты будешь читать, тем будет интереснее, — просто и весело сказала Дао-цзин.

— Хорошо. Если ты будешь мне помогать, я быстро пойду вперед.

— Только не относись к этому легкомысленно, Сяо-янь. От изучения теории до настоящего революционного пути, до революционной практики еще очень далеко. Вот я…

— Ничего себе! Ты, кажется, действительно, превратилась в мою наставницу. Я еще не успела переступить порога школы, а ты уже меня учишь, — смеясь, перебила ее Сяо-янь.

Подруги расхохотались. Впервые за много лет они почувствовали счастье настоящей дружбы, основанной на взаимопонимании.

— Ты коммунистка? — негромко спросила Ван Сяо-янь.

— Нет. — Голос Дао-цзин прозвучал совсем тихо, но это было вызвано не опасением за себя, а глубокой печалью. — Если бы я могла стать коммунисткой, если бы могла стать такой, как они, то, кажется, была бы счастливее всех на земле. Но я не коммунистка.

— Ты можешь ею стать! — Сяо-янь обернулась и строго взглянула на печальную Дао-цзин. — Ты можешь ею стать. Я уверена, что ты должна непременно вступить в партию.

— Простите, не вы госпожа Линь Дао-цзин?