Песнь молодости

Увлеченные разговором, они незаметно подошли к пансиону Дао-цзин. У дверей стоял мужчина в длинном халате и форменной фуражке. Вопрос его прозвучал быстро и неожиданно.

— В чем дело?

Едва испуганная Дао-цзин успела вымолвить эту фразу, как из дверей вышло еще несколько вооруженных полицейских. Один из них, по виду офицер, смерил девушку взглядом и, нахмурившись, хрипло проговорил:

— Ты и есть Линь Дао-цзин. Пошли!

Дао-цзин поняла: произошло то, что так часто случается с революционерами. Она повернулась к Сяо-янь и кивнула ей:

— Возвращайся в университет. Занимайся как следует. Прощай!

Она посмотрела на офицера и сказала:

— Сейчас?.. Мне нужно бы домой зайти…

— Не волнуйся, мы уже там побывали. Пошли!

Подъехала черная машина, полицейские втолкнули в нее Дао-цзин. Прежде чем машина тронулась, Дао-цзин успела выглянуть наружу: она увидела Сяо-янь, неподвижно застывшую около столба; при свете фонаря было видно, что лицо ее стало белее бумаги.

— Сволочь, еще смотрит куда-то. Сиди!

Полицейский грубо втолкнул ее в глубь машины и с треском захлопнул дверцу.

— Дао-цзин! Дао-цзин!.. — донесся вслед удаляющейся машине горестный вопль Сяо-янь, но казалось, что он прозвучал где-то очень далеко.

Дао-цзин обеими руками закрыла глаза. Сердце ее разрывалось на части. «Сяо-янь, дорогая Сяо-янь, увидимся ли мы еще с тобой?..»

Глава одиннадцатая

…Вечер. Легкие облака неторопливо проплывают в темном небе над величественными и прекрасными дворцами Гугуна. Искрятся серебром воды канала, низкая балюстрада из серого кирпича, горячая, живая беседа, слезы истинного волнения… «Только сегодня я поняла, что существует еще другой мир!..»

Все это еще стояло перед глазами Дао-цзин, но вместе с тем казалось таким далеким, как события давно минувших лет. Уж не снилось ли ей все это? Только сейчас она и ее лучшая подруга мирно беседовали, заглядывали в прекрасное будущее, говорили о книгах, о том, что их ожидает. А теперь… Дао-цзин разомкнула усталые веки и осмотрелась: мрачная комната, спертый, как в подземелье, воздух, темно, холодно. Как далека она сейчас от остального мира! Она дрожала, перед глазами мелькали какие-то беспорядочные образы. Она думала о том, что неминуемо должно было случиться: она в руках гоминдановских палачей и ее ждали допросы, пытки и смерть. «Смерть» — это слово особенно отчетливо представлялось ей в эту минуту.

В полном одиночестве, сидя на сырой земле, Дао-цзин вспомнила Цю Цзинь[108], ее предсмертные стихи:

Осенний ветер,Дождь осеннийВ моей душе печаль посеял… —

вспоминала о Лу Цзя-чуане, о его теплой, веселой улыбке, о Цзян Хуа, о Сюй Хуэй. Сама не зная почему, она внезапно подумала о молодом Чжао Юй-цине и, закрыв глаза, слабо улыбнулась: «Товарищ, меня ждет такая же судьба». Дао-цзин считала, что он погиб.

Дао-цзин с детства мечтала умереть геройской смертью, и вот этот час настал.

Она погрузилась в беспорядочные воспоминания. В эти последние мгновения она должна вспомнить и вновь пережить все, что достойно воспоминания, все те радости и страдания, которые ей довелось изведать за всю ее короткую жизнь. Она уже не испытывала страха и чувства одиночества, как при первом аресте, и довольно спокойно думала о том, как тяжело расставаться с жизнью, наполненной борьбой.

— Выходи!

Со скрипом отворилась дверь, сверкнул луч карманного фонаря. Грубая рука вцепилась в Дао-цзин и выволокла ее из мрачной, похожей на подземелье камеры.

В небольшой комнате за письменным столом сидел бледный мужчина средних лет в штатском. Чуть поодаль от него в углу стояли двое вооруженных солдат; рядом за маленьким столиком, подперев голову руками, примостился секретарь.

Дао-цзин, выпрямившись, стояла перед столом, отвернув лицо в сторону.

— Ты и есть Линь Дао-цзин? Сколько тебе лет?

Голос у штатского был тягучий и хриплый, словно он еще не очнулся ото сна.

Воцарилось молчание. Дао-цзин не проронила ни звука и по-прежнему стояла отвернувшись.

— Отвечай, когда тебя спрашивают! Ты знаешь, что ты преступница? — голос стал торопливым — видимо, от нетерпения.

— Я не преступница, — Дао-цзин по-прежнему стояла неподвижно. — Преступники — вы!

Стол заскрипел, штатский злобно уставился на Дао-цзин.

— Ну хорошо, проклятая коммунистка! Нечего тебя и спрашивать: и так видно, что красная. Отвечай. Когда вступила в партию? Кто руководитель? Из какой ячейки? Скажешь правду, образумишься — облегчишь себе наказание.

Дао-цзин медленно повернула голову и прямо взглянула на тонкие извивающиеся губы своего врага. Бледное, худое лицо, горящие злобой глаза, бескровные, посиневшие губы делали его до странности похожим на Ху Мэн-аня — ту змею, что опутывала ее однажды. У всех коммунистов мира много общих черт, и все агенты, все фашистские бандиты похожи друг на друга.

— Я была бы счастлива, если бы действительно была коммунисткой! Но, к сожалению, я еще не достойна этой чести.

Голос Дао-цзин прозвучал тихо, но настолько отчетливо, что было слышно каждое слово.