Пьесы

А д а м. Вот как?.. Интересно! Успел г… грязью облить? Ничего не скажешь — мудрый, благородный поступок!

Я а г у п. Ты же сам только что советовал!

А д а м. Ну и что ж… Учтивый человек спорил бы!

Я а г у п. Я не учтивый.

А д а м. К сожалению! (Насвистывает какой-то мотив.)

Я а г у п. Только сейчас говорил, что заботы одолевают, а теперь чирикаешь. Несерьезный ты человек, Адам.

А д а м. Тем и жив.

Входит  М э э л а  с кружкой квасу.

М э э л а. Возьми, отец.

Я а г у п. Поставь на стол. Не хочешь ли промочить горло, Адам?

А д а м. Квасом?.. Не оскорбляй человека. (Снова распахивает наружную дверь.) Чемоданы все еще здесь?..

Яагуп закладывает руки за спину, затем все-таки выходит и начинает вносить чемоданы.

А вы, Мээла, действительно произведение искусства, чудо природы! Стойте так… Самобытно, весьма самобытно! (Отступает на два шага, напевая, и пристально разглядывает Мээлу.)

Мээла удивленно смотрит на Яагупа. Тот, с чемоданами в руках, исподлобья сердито и озабоченно глядит на Адама.

З а н а в е с.

Действие второе

Там же. А д а м  греется у пылающего очага. Где-то за его спиной — Я а г у п. На авансцене, заложив руки за спину, медленно прохаживается  М э э л а, незаметно разглядывая Адама.

А д а м. Стонать от удовольствия хочется — до того хорошо… Божественно! Я представлял себе эту жизнь, но такого полного, просто осязаемого счастья, подлинной свободы, первобытного наслаждения… Нет! Это можно почувствовать только здесь! Что бы я делал сейчас в нашем милом Таллине? Сидел бы среди женщин в кафе или в чадном, продымленном подвале клуба художников.

Я а г у п. Все-таки среди друзей…

М э э л а. До чего же, наверно, интересно в клубе художников? Разные знаменитости…

А д а м (пожимает плечами). Да, действительно — разные знаменитости… и разная слава…

М э э л а. Я думаю о доброй славе.

А д а м. Там всего хватает — и хорошей и дурной славы, хорошего и плохого искусства…

М э э л а. А вы? К кому причисляете себя вы?

А д а м. Я? (Оскорбленно.) Я, очевидно, ничтожество от искусства. (Ждет, что с ним будут спорить.)

Да. К сожалению… Сам пытаешься считать созданное тобой за искусство, но, может, и верно, что люди, посещающие выставки…

Я а г у п. Считают дрянью.

А д а м. Возможно… Разумеется, дрянь… Несомненно, дрянь!

М э э л а. Дрянь?..

Я а г у п. Так, так, так…

Пауза.

А д а м. Как тепло здесь… Так, говоришь, браконьеры завелись, Яагуп?..

Я а г у п. Хватает… И что это за люди? Я не раз думал: они оборотни нового сорта, подстерегающие коз, лосей и медведей. Волки в обличье человека… И как с ними бороться?..

А д а м. А ты насади кусочек хлеба на острие ножа и протяни… Так ведь в старину в народе поступали.

Я а г у п (машинально, тупо)

. Да, так в старину, говорят, народ пытался превращать оборотней в людей… Но ведь у этих уже сейчас человечье обличье.

М э э л а. А ты все-таки попробуй протяни. Вдруг из человека выглянет волк?

А д а м. Неплохая мысль, Мээла! Оборотни нового сорта… Да… Так можно сказать не только о них…

М э э л а. Простите меня… но не кажется ли вам, что иной художник, пишущий плохие картины — то ли потому, что он фокусничает в искусстве или… равнодушен к людям, — такой художник тоже из числа браконьеров или оборотней нового сорта?..

А д а м. Что?! Что вы себе позволяете, милая вы моя колючка?..

М э э л а. Слегка поспорить. Разрешите мне закончить… Представьте, что у меня такая редкая специальность, как у вас, а у вас — обыкновенная работа, как у меня… то есть, что вы библиотекарь, а я художник.

А д а м. Ну и дальше?

М э э л а. Вы ждете от меня хорошего произведения искусства, произведения, которое с большой художественной силой раскрыло бы какое-нибудь явление нашей жизни, которое вдохновило бы и вас, заставило лучше жить и работать… Вы хотели бы видеть такое произведение?

А д а м. Конечно, мой дорогой юный искусствовед…

М э э л а. А если вместо искусства я вам предложу, как вы выразились, дрянь и эта дрянь испортит вам настроение?.. Вам это тоже понравится?

А д а м (ворчливо). Как трещат эти дрова… (Раздельно.) Треск-треск… треск… И дальше, если осмелюсь спросить?

М э э л а. Я хочу сказать многое, но не умею… Каждый раз, когда я читаю стихотворение, которое пустым журчанием слов убаюкивает меня, наводит дремоту, вместо того чтобы приподнять, вдохновить, мне начинает казаться, будто какой-то литературный браконьер с Запада, вооруженный «измами», ищет в сознании читателя слабое место… это страшно!