Петербург

Та - вон, та; да и - та... От той отодралась клеенка; конский волос космато выпирает из дыр; а у этой вот двери булавкой приколота карточка; карточка пожелтела; и на ней стоит: "Закаталкин"... Кто такой Закаталкин, как зовут, как по отчеству, какой профессией занимается, - предоставляю судить любопытным: "Закаталкин" - и все тут.

Из-за двери скрипичный смычок трудолюбиво выпиливает знакомую песенку. И слышится голос:

- "Атчизне любимей..."

Я так полагаю, что Закаталкин - находящийся в услуженьи скрипач: скрипач из оркестрика какой-нибудь ресторации.

Вот и все, что можно заметить при наблюдении дверей... Да - еще: в прежние годы около двери ставилась кадка, отдававшая горклостью: для наполнения водовозной водою: с проведеньем воды повывелись в городах водовозы.

Ступени?

Они усеяны огуречными корками, шлепиками уличной грязи и яичною скорлупой...

И, ВЫРВАВШИСЬ, ПОБЕЖАЛ

Александр Иванович Дудкин взором окидывал лестницу, полотера и халду, прущую с новой периной из двери; и - странное дело: обыденная простота этой лестницы не рассеяла пережитого здесь за последнюю ночь; и теперь, среди дня, средь ступенек, скорлуп, полотера и кошки, пожирающей на окошке куриную внутренность, к Александру Ивановичу возвращался когда-то испытанный им перепуг: все, что было с ним минувшею ночью, - то подлинно было; и сегодняшней ночью вернется то, подлинно бывшее: вот как ночью вернется он: лестница будет теневая и грозная; какое-то черное очертание вновь погонится по пятам; за дверью, где на Карточке стоит "Закаталкин", будет вновь глотание слюней губошлепа (может быть, - глотание слюней, а может быть, - крови)...

И раздастся знакомое, невозможное слово в совершенной отчетливости...

- "Да, да, да... Это - я... Я гублю без возврата..."

Где это слышал он?

Прочь отсюда! На улицу!..

Надо вновь зашагать, все шагать, прочь шагать: до полного истощения сил, до полного онемения мозга и свалиться на столик харчевни, чтоб не сни-лися мброки; и потом приняться за прежнее: отшагать Петербург, затеряться в сыром тростнике, в дымах виснущих взморья, в оцепенении от всего отмахнуться и очнуться уже средь сырых огоньков петербургских предместий.

Александр Иванович Дудкин затрусил было вниз по каменной многоступенчатой лестнице; но внезапно остановился; он заметил, что какой-то странный субъект в итальянской черной накидке и в такой же точно фантастически загнутой шляпе через три ступени шагая, к нему несется навстречу, опустив низко голову и отчаянно завертевши в руке тяжеловесную трость.

Выгибалась его спина.

Этот странный субъект в итальянской черной накидке впопыхах налетел на Александра Ивановича; он его едва не ткнул в грудь головою; а когда закинулась голова, то Александр Иванович Дудкин прямо под носом своим увидал мертвенно-бледный и покрытый испариной лоб - вы представьте! Николая Аполлоновича: лоб с бьющейся, надутою жилой; только по этому характерному признаку (по прыгавшей жиле) Александр Иванович и узнал Аблеухова: не по дико косящим глазам, не по странной, заграничной одежде.

- "Здравствуйте: это я - к вам".

Николай Аполлонович быстро-быстро отрезал эти слова; и - что такое? Отрезал угрожающим шепотом? Э, да как же он запыхался. Не подавши даже руки он стремительно произнес - угрожающим шепотом:

- "Должен я вам, Александр Иваныч, заметить, что я - не могу".

- "Вы, конечно, поняли, чего именно не могу: не могу, да и не хочу; словом - не стану".

- "!"

- "Это - отказ: бесповоротный отказ. Можете так передать. И прошу меня оставить в покое..."

На лице Николая Аполлоновича при этом отразилось смущение, будто даже испуг.

Николай Аполлонович повернулся; и, вертя тяжеловесную свою трость, Николай Аполлонович бросился по ступенькам обратно, будто бросился в бегство.

- "Да постойте, да стойте же", - заспешил за ним и Александр Иванович Дудкин и почувствовал под ногами дробь летящей ступенями лестницы.

- "Николай Аполлонович?"

У выхода он поймал Аблеухова за рукав, но тот вырвался. На Александра Ивановича Николай Аполлонович повернулся; Николай Аполлонович чуть дрожащей рукою придерживал поля своей ухарски заломленной шляпы; и, храбрясь, выпалил он полу-шепотом:

- "Это, так сказать... гадко... Вы слышите?"

Припустился по дворику.

Александр Иванович на мгновение ухватился за дверь;Александр Иванович почувствовал сильнейшее оскорбление - ни за что, ни про что; он секунду помедлил, соображая, что теперь ему предпринять; непроизвольно он задергался; непроизвольным движением обнаружил свою нежнейшую шею; и потом в два скачка он нагнал беглеца.

Он вцепился рукой в отлетающий от него черный край итальянской накидки; обладатель накидки тут стал вырываться отчаянно; на мгновение они забарахтались между сложенных дров и в борьбе что-то упало, прозвенев по асфальту. Николай Аполлонович с приподнятой палкой отрывисто, задыхаясь от гнева, стал выкрикивать громко уже какую-то недопустимую и, главное, оскорбительную свою ерунду: оскорбительную для Александра Ивановича.