Петербург

и нет принуждения в партии; а если тут у вас принуждение, то - вы просто-напросто шаечка подозрительных интриганов... Ну, что ж?.. Обещание дал, но разве я думал, что обещание не может быть взято обратно..."

- "Постойте..."

- "Не перебивайте меня: разве я знал, что самое предложение они истолкуют так: так повернут... И мне - это предложат..."

- "Нет, постойте: я все-таки вас перебью... Это вы о каком обещании? Выражайтесь точнее..."

Александру Ивановичу тут смутно припомнилось что-то (как, однако, он все позабыл!).

- "Да, вы о том обещании?.."

Вспомнилось, как однажды в трактирчике сообщила особа ему (мысль об этой особе заставила его пережить неприятное что-то) - особа, то есть Николай Отепаныч Липпанченко, - ну, так вот: сообщила, что будто бы Николай Аполлонович - фу!.. Не хочется вспоминать!.. И он быстро прибавил:

- "Так ведь я не о том, так ведь дело не в том".

- "Как не в том? Вся суть - в обещании: в обещании, истолкованном бесповоротно и подло".

- "Тише, тише, Николай Аполлонович, что тут по-вашему подлого? И где подлость?"

- "Как где подлость?"

- "Дау да, да: где? Партия вас просила до времени поберечь узелок... Вот и все..."

- "Это по-вашему все?"

- "Все..."

- "Бели б дело касалось узелка, то я бы вас понял: но извините..." И махнул он рукой.

- "Нечего нам объясняться: разве не видите, что весь разговор наш топчется вокруг да около одного и того же: сказка про белого бычка, да и только..."

- "И я замечаю... И все-таки: вы тут заладили - затвердили о каком-то насилии, я вот припомнил: и до меня дошли слухи - тогда, летом..."

- "О насильственном поступке, который вы нам предложили: так вот это намерение исходило, как каяёется, не от нас, а от вас!"

Александр Иванович вспомнил (особа все тогда ему рассказала в трактирчике, подливая ликеру): Николай Аполлонович Аблеухов чрез какое-то подствавное лицо предложил им тогда собственноручно с отцом; помнится, что особа тогда говорила с отвратным спокойствием, прибавляя, однако, что партии остается одно: предложение отклонить; необычность намеренья, неестественность в выборе жертвы и оттенок цинизма, граничащий с гнусностью, - все это отозвалось на чувствительном сердце Александра Ивановича приступом жесточайшего омерзения (Александр Иванович был тогда пьян; и так вся беседа с Липпанченко представлялась впоследствии лишь игрой захмелевшего мозга, а не трезвой действительностью): это все он и вспомнил теперь:

- "И признаться..."

- "Требовать от меня", - перебил Аблеухов, - "что я... чтобы я... собственноручно..."

- "Вот-вот..."

- "Это гадко!"

- "Да - гадко: и, так сказать, Николай Аполлонович, я тогда не поверил... Поверь я, вы упали тогда бы... во мнении партии..."

- "Так и вы считаете гадостью?"

- "Извините: считаю..."

- "Вот видите! Сами же вы называете это гадостью; и вы сами же, стало быть, приложили к гадости руку?"

Что-то такое взволновало вдруг Дудкина: дернулась нежнейшая шея:

- "Постойте..."

И, ухватившись дрожащей рукою за пуговицы итальянской накидки, так и впился он глазами в какую-то постороннюю точку:

- "Не заговаривайтесь: мы вот тут упрекаем друг друга, между тем мы оба согласны...", - с удивлением перевел он глаза на глаза Аблеухова, - "в наименовании поступка... Ведь подлость?"

Николай Аполлонович вздрогнул:

- "Ну, конечно же подлость!.."

Они помолчали...

- "Видите, оба согласны мы..."

Николай Аполлонович, достав из кармана платок, остановился, обтирая лицо.

- "Это меня удивляет..."

- "И меня..."

С недоумением они поглядели друг другу в глаза. Александр Иванович (он теперь позабыл, что его трясет лихорадка) опять протянул свою руку и дотронулся пальцем до края итальянской накидки:

- "Чтоб распутать весь этот узел, ответьте же мне вот на что: обещая собственноручно (и так далее)... - Обещание это не от вас исходило?.."

- "Нет! Нет же!"

- "И к такому убийству, стало быть, непричастны вы мыслью, я так спрашиваю потому, что мысль иногда невзначай выражается непроизвольными жестами, интонацией, взглядами, - даже: дрожанием губ..."

- "Нет же, нет... то есть...", - спохватился Ни-колай Аполлонович, тут же он спохватился, что вслух спохватился о каком-то своем подозрительном мысленном ходе; и спохватившейся вслух, покраснел; и - стал объясняться:

- "То есть я отца не любил... И, кажется, я не раз выражался... Но чтобы я?.. Никогда!"

- "Хорошо, я вам верю".

Николай Аполлонович тут, как на зло, покраснел до корня ушей; и, покраснев, захотел еще объясняться, но Александр Иванович решительно покачал головой, не желая касаться какого-то деликатного оттеночка непередаваемой мысли, обоим им одновременно блеснувшей.

- "Да не надо... Я - верю... Я не то, - о другом я: вот вы что мне скажите... Мне скажите теперь откровенно: я, что ли, - причастен?"

Николай Аполлонович с удивлением посмотрел на наивного собеседника: посмотрел, покраснел, и с чрезмерной горячностью, с форсированной убежденностью, ему нужной теперь, чтоб прикрыть какую-то мысль, - он выкрикнул:

- "Я считаю, что - да... Вы ему помогали..."

- "Кому это?"

- "Неизвестному..."

- "Неизвестный же требовал..."

- "!"

- "Совершения гадости".

- "Где?"