Петербургское действо

Еще съ первыхъ чиселъ іюня, когда по городу распространилась громовая всть о новой предпринимаемой войн съ Даніей за Шлезвигъ, никому ни на что не нужный, вся столица заволновалась: и дворъ, и дворянство, и простой народъ. Мало того, что правительство примирилось съ исконнымъ врагомъ, съ Фридрихомъ, и стало помогать ему въ его войн съ прежними своими союзниками! Мало того, что отданы Фридриху, даромъ, годами завоеванныя земли! Теперь начиналась война съ государствомъ, съ которымъ отношенія были отличныя, изъ-за маленькаго клочка земли, котораго, конечно, Данія не можетъ отдать безъ упорной и кровавой борьбы. Недавно подарили Фридриху чуть не цлое королевство, а теперь хотятъ завоевать маленькое герцогство!

Но боле всхъ заволновалась гвардія. Дармоды солдаты, привыкшіе по ротнымъ дворамъ къ жизни между курами, дтьми и бабами, валяться на печи отъ зари до зари, негодовавшіе еще недавно на простые парады и смотры, были совершенно поражены мыслью о войн.

Сначала прошла всть, и ей никто не врилъ, а затмъ всть была подтверждена указомъ государя, что первая выступитъ на войну и первая понюхаетъ пороху, конечно, гвардія. Люди пользовавшіеся каждымъ удобнымъ случаемъ, чтобы въ превратномъ вид представить вс распоряженія правительства, тотчасъ же распустили слухъ, которому всякій солдатъ радъ былъ врить. Слухъ этотъ былъ, что государь, хотвшій прежде раскассировать гвардію, подлавъ изъ нея полевыя команды, теперь хочетъ отдлаться отъ нея боле жестокимъ способомъ, — всю положить на поляхъ иноземныхъ подъ пушками датчанъ. Ему не Шлезвигъ нуженъ! Зачмъ ему маленькое герцогство? Ему нужно средство, законное и хитрое, истребить гвардію. Кто и не врилъ этой нелпости, повторялъ, клялся, что будто бы государь прямо и искренно говорилъ объ этомъ многимъ, и совтъ этотъ поданъ ему Фридрихомъ.

Такъ или иначе, но гвардейскіе полки, въ особенности преображенскій и измайловскій, весь іюнь волновались безъ конца. Бабы плакались и причитали отъ зари до зари о томъ, что мужья осуждены на смерть.

Чьи-то деньги щедрой рукой сыпались въ ряды солдатъ. Конная гвардія, измайловцы, семеновцы, преображенцы, отъ капрала до рядового, съ утра ходили во хмлю. Случаи неповиновенія, открытаго буйства, относительно нелюбимыхъ офицеровъ все учащались. Въ преображенскомъ полку три ненавистныхъ солдатамъ офицера, Текутьевъ, Воейковъ и Квасовъ, даже опасались за свою жизнь.

Текутьевъ, однажды вечеромъ, на собственномъ ротномъ двор, въ темную ночь, получилъ страшный ударъ кулакомъ по голов. Онъ не могъ поймать оскорбителя, но видлъ, однако, на немъ свой преображенскій мундиръ.

Квасовъ, проходя, тоже ночью, по корридору ротной казармы, получилъ ударъ, но уже не кулакомъ, а ножомъ. По счастью, ножикъ скользнулъ, распоролъ ему сюртукъ, прорзалъ обшлагъ мундира и только разцарапалъ плечо. На его крикъ выскочило нсколько солдатъ, но злоумышленникъ тоже не былъ найденъ. На утро, когда Квасовъ и Воейковъ требовали выдачи этого человка, котораго солдаты, конечно, не могли не знать, то изъ толпы раздался крикъ:

— Небось, не выдадимъ! Обожди малость, скоро васъ всхъ голштинцевъ передушатъ!

И Квасовъ уже опасался бывать въ сумерки и по вечерамъ на собственномъ ротномъ двор.

Впрочемъ, лейбъ-компанецъ, теперь маіоръ, рдко бывалъ даже на своей квартир. Онъ проводилъ дни, а иногда и ночи около выздоравливавшаго племянника.

Вмст съ нимъ, не отходя вы на шагъ, ухаживала за юношей и Василекъ.

Шепелевъ поправлялся медленно, но къ концу мсяца былъ уже на ногахъ, и только немного блдный, немного слабый отъ большой потери крови. Вмст съ тмъ онъ возмужалъ. Въ лиц его и красивыхъ глазахъ уже не было прежняго юношескаго наивнаго выраженія. Глаза его будто подернулись легкой дымкой печали, дымкой пережитаго, выстраданнаго. Такія драмы, какъ его сердечная драма, не проходятъ даромъ, и даже не рана отъ шпаги Фленсбурга, и не потеря крови, а, главнымъ образомъ, рана, нанесенная въ сердце его Маргаритой, подйствовала на него, и если не состарла, то заставила возмужать.

Впрочемъ, со дня поединка, со времени болзни юноши, уже случились два событія, которыя въ жизни Шепелева и жизни княжны отдалили и будто поставили на второй планъ преступный и отвратительный поступокъ Маргариты.

Василекъ была неотлучно день и ночь у изголовья юноши, вопреки всмъ приличіямъ, вопреки собственнымъ свойствамъ характера, и на увщанія Квасова отвчала спокойно и твердо:

— Что мн! Пускай! Будь, что будетъ! Вдь я ему сказалась! Онъ знаетъ! Что-жъ тутъ скрытничать! A что про меня выдумаютъ злые люди, мн все равно. Господь видитъ, что я дурного не длаю. A ходить за нимъ, мн — сердце и совсть велятъ…

Черезъ недлю посл этого, почти безотлучнаго пребыванія у Шепелева, Василекъ, бывшая только раза два около больной тетки на минуту, собралась однажды снова провдать больную. Но явившіеся на квартиру Шепелева люди объявили, что барыня приказала долго жить, что по утру ее нашли скончаншейся.