Петербургское действо

Василекъ вздохнула, перекрестилась, пожелала тетк царства небеснаго, но совсть не укорила ее. Тетка лежала за послдніе дни въ совершенно безсознательномъ положеніи, Василекъ ничмъ не могла ей помочь, а здсь около этого человка, который былъ ей дороже всего на свт, она была полезна. Здсь именно сердце и совсть приказывали ей быть безотлучно. Вдобавокъ докторъ Вурмъ, пользовавшій юношу, сказалъ ей совершенно серьезно, что Шепелевъ многимъ обязанъ ей.

Василекъ вмст съ Квасовымъ прохлопотали три дня, похоронили Гарину, и княжна, приказавъ запереть опустлый домъ, вернулась снова въ маленькую квартиру выздоравливающаго.

A черезъ дней пять посл этого перваго событія случилось другое, даже не внезапное или нежданное, а понемногу не замтно готовившееся, но про него покуда знали только Василекъ и Шепелевъ.

Однажды вечеромъ Квасовъ, прійдя съ ротнаго двора въ квартиру племянника, засталъ Шепелева уже сидящимъ на кресл, а Василекъ наливала ему чай.

Квасовъ остановился, поглядлъ на нихъ, нюхнулъ съ присвистомъ изъ тавлинки и выговорилъ:

— Вотъ только тутъ и душу отведешь! Молодецъ, порося, давно бы теб сидть! Завалялся! Небось, поди и ноги трясутся, какъ у столтняго старца. Да, прибавилъ лейбъ-компанецъ, — тутъ вотъ тишь да гладь, а что, порося, у насъ творится, такъ бжалъ бы за тридевять земель.

— На ротномъ двор? спросилъ Шепелевъ.

— Да, кажись не нынче, завтра, ей Богу, офицеровъ перержутъ. A рчи такія слышишь, что волосъ дыбомъ становится. A главное, чего, подлецы, захотли? За нами тянутся! Мы щенка нмецкаго свергли съ престола и россійскую двицу, да дщерь Петрову возвели на его мсто. A они чего захотли? Вьявъ орутъ, законнаго государя и законнаго внука того же Великаго Петра, низвергнуть, а на его мсто нмецкую принцессу посадить! то-есть шиворотъ на выворотъ — верхъ тормашкой!

И Квасовъ злобно расхохотался.

— Поглядлъ бы я, хоть однимъ глазкомъ, каково бы это правленіе и царствованіе было, кабы Екатерину Алексевну царицей или регентшей объявить? Покуда Павелъ Петровичъ выростетъ, да приметъ правленіе, какихъ бы, голубушка, она пустяковъ натворила!

Квасовъ помолчалъ и прибавилъ снова съ презрительнымъ смхомъ:

— За нами тянутся! Мы, вишь, примръ! Нтъ, голубчики, это то же, да не то. Я теперь костьми лягу, коли какое только буйство на улиц будетъ. Законный царь всероссійскій, каковъ бы онъ непорядливый ни былъ, по его доброт сердечной и небольшому разуму, все-таки Петръ едоровичъ. А Павелъ Петровичъ еще мальчуганъ! И если бы Екатерина Алексевна попала за него въ правительницы, въ род Анны Леопольдовны, то опять будетъ на Руси полная безпорядица и смута. Все-таки она чужая намъ, ангальтская принцесса.

— Да, это истинно, вымолвила Василекъ, — хотя она и добрая, и ласковая, и совсмъ нту въ ней ничего нмецкаго, а все-таки рожденіемъ своимъ она чужая для нашего отечества. Все-таки она чужеземная принцесса, стало быть, опять то же, что была Анна Леопольдовна.

— Еще меньше того! воскликнулъ Квасовъ. — Анна Леопольдовна происхожденіемъ все-таки нашего царскаго дома была, а Екатерина Алексевна такая же русская, какъ вотъ графиня Скабронская. Только по имени.

Шепелевъ вздрогнулъ, поднялъ глаза на дядю и вдругъ выговорилъ слабо, но отчетливо и рзко:

— Дядюшка! просьба у меня до васъ: никогда вы эту… эту… ну ее!.. не называйте при мн. Она для меня померла, но я не могу ее какъ мертвую добромъ поминать. Я не могу даже имени ея слышать. Можете вы сдлать это для меня?

— Господь съ тобой, порося, все, что прикажешь. Вотъ я дьявола не люблю поминать, ну, теперь буду знать, что есть два дьявола, которыхъ поминать не слдъ. Никогда больше не услышишь. A придется при случа по какому длу сказать, буду говорить второй, и это будетъ значить: второй, молъ, дьяволъ.

Наступило молчаніе. Только лейбъ-компанецъ, закусивъ губу, постукивалъ ложечкой по стакану и слегка соплъ. Онъ собирался сказать нчто, что собирался сказать давно. Но каждый разъ слова не сходили съ языка, духъ спирало въ груди, сердце замирало въ немъ. Онъ боялся вымолвить эти нсколько словъ, потому что боялся того впечатлнія, которое произведетъ это на Шепелева и на Василька. Онъ боялся, что нчто, ставшее для него его единственной дорогой мечтой, окажется вдругъ несбыточной вещью.

Но на этотъ разъ Квасова особенно что-то толкало заговорить и высказаться. Наконецъ, онъ вдругъ бросилъ ложку и вымолвилъ:

— Слушай-ка, порося. Я твою просьбу исполню. Это не мудрено! Никогда второго дьявола именемъ не звать. A вотъ что! У меня есть до тебя просьба. Давно собираюсь, да все страшно вымолвить. Откажешь ты мн, прощай, братъ, на вчныя времена.

— Что вы, дядюшка!

— Да, не что вы! не про пустое сказываю, а дло великое, святое. Грхъ даже, что ты не понимаешь и не догадываешься, про что я говорю. Ты бы долженъ давно самъ заговорить. Чего ждешь? A если просьбу мою не уважишь, вотъ видишь, — лежитъ, шляпа; надну ее, скажу гутъ-моргенъ, и никогда меня не увидишь.

— Такъ объяснитесь, дядюшка, а то, ей-ей, ничего не понимаю.