Петербургское действо

Княжна Василиса или, какъ звали ее вс съ дтства, "Василекъ", еще будучи четырнадцати лтъ, опасно заболла оспой, самой сильной, и до того времени прелестная лицомъ, теперь была обезображена. У бдной двушки все лицо, лобъ, даже носъ и губы были испещрены ямками, бороздками и рубцами. Лицо это, обыкновенно блдное, багровло по временамъ и отъ сильнаго движенія, и отъ тепла, и отъ малйшаго душевнаго волненія. Не смотря на то, что лица, изуродованныя оспой, были довольно обыденнымъ явленіемъ, бдная княжна все-таки привлекала на себя любопытство даже прохожихъ. Это лицо тмъ боле обращало на себя вниманіе, что въ немъ было еще до болзни нчто дарованное судьбой, чего болзнь не могла уничтожить, и что теперь придавало лицу еще боле странное выраженіе.

Среди этого, испещреннаго бороздами, человческаго облика свтились, сіяли чуднымъ свтомъ большіе, великолпные синеватые глаза. Вся сокровенная внутренняя жизнь, вся душа, которая, обыкновенно, самовластно ложится въ разнообразныя, прихотливыя черты человческаго образа, у княжны Василька не могли отразиться въ изуродованномъ лиц. И жизнь ушла изъ лица этого въ одни ясные большіе глаза. Вся эта жизнь, теперь печальная, обойденная судьбой, полная горечи и разбитыхъ надеждъ, и вся теплота кроткой и любящей души, вся чистота и глубина ея, все сосредоточилось въ этихъ, всегда грустно-задумчивыхъ глазахъ и сказывалось какимъ-то ласково-нжнымъ, теплымъ, грющимъ свтомъ. Никогда не вспыхивалъ и не горлъ этотъ синеватый взоръ, а вчно свтился тихо и безмятежно среди безжизненнаго облика. Взоръ этотъ будто мерцалъ, но лучи его таинственнымъ свтомъ озаряли все и всхъ, какъ тихій, почти робкій лучъ лампады, которая теплится предъ кіотомъ среди тьмы и нмоты ночи, озаряетъ золотыя ризы образовъ, и ярко сіяютъ он, будто собственнымъ свтомъ. И сптъ этотъ, это ровно льющееся сіяніе всегда будто говоритъ душ: покой. смиреніе, любовь…

Одинъ пятилтній ребенокъ, увидвшій княжну въ гостяхъ у матери, долго глядлъ ей въ лицо и, наконецъ, спросилъ:

— Зачмъ она все глядитъ?… Все глядитъ!!…

Ребенокъ первый разъ въ жизни, благодаря взгляду Василька, замтилъ, что въ глазахъ человческихъ есть что-то… помимо двухъ круглыхъ зрачковъ.

Дйствительно, глазами Василька говорила ея душа и сказывалась вся. И эти глаза понемногу проникали тоже въ душу всякаго. Даже тяжело бывало инымъ, какъ, напримръ, князю Глбу и подобнымъ ему, долго сдерживать на себ взглядъ княжны. Иногда онъ досадливо. отворачивался или говорилъ сестр:

— Полно упираться въ меня. Чего не видала? Ну, гляди въ тетушку, а то въ стну. Совсмъ сдается, по карманамъ лазишь своими глазами. Теб бы въ сыщики…

И дйствительно, взглядъ княжны упирался и тяготилъ князя, будто нестерпимымъ гнетомъ придавливалъ его. Когда же Василекъ опускала вки, когда на этомъ лиц потухалъ свтъ чуднаго взора, то вчно блдноватый обликъ лица, безъ капли выраженія въ чертахъ, не только терялъ всякій смыслъ, и свой чудный разумъ, но совсмъ мертвлъ.

У княжны Василька, кроткой, богомольной, добросердой къ бднымъ, всегда сочувствующей всмъ несчастнымъ, была теперь одна особо любимая молитва. Отъ этой молитвы вскор посл ея выздоровленья, на первой недл Великаго поста, въ первый разъ въ жизни, заискрились горькими, тяжелыми слезами ея красивые глаза…. Теперь молитву эту Василекъ повторяла ежедневно и утромъ, и ложась спать…. Молитва эта была: "Господи, Владыко живота моего". Самыя любимыя слова этой молитвы для Василька были: "Духъ цломудрія, смиренномудрія, терпнія и любви даруй мн!…"

И все это, просимое ею такъ часто и такъ горячо: и миръ души, и защита отъ назойливыхъ, но несбыточныхъ для нея мірскихъ надеждъ и мечтаній, и примиреніе съ незавидной долей — все было дано ей… И съ лихвою! Это все и говорило теперь о себ, свтясь лучисто во взор ея, словно ліясь изъ глазъ и проникая глубоко въ душу всякаго человка.

Василекъ, любившая все и всхъ и находившая наслажденье въ заботахъ о другихъ, разумется, любила тетку и обожала младшую сестру. Пережившая въ уголк своей горницы и въ церкви больше, нежели Настя въ гостяхъ, она скоро стала для младшей сестры не сестрою, а матерью, изрдка журившей любимое дитя, но ничего не видвшей въ немъ кром достоинствъ.

Настю баловали вс. Тетка видла въ ней единственную надежду породниться съ сановитымъ и важнымъ человкомъ чрезъ ея замужество и, конечно, придумывала какъ бы разстроить завщанный отцомъ бракъ ея съ Шепелевымъ.

Братъ, если не любилъ ея по неимнію сердца, то всячески ласкалъ и баловалъ сестру, исполняя ея малйшія прихоти, но за это бралъ у нея тайкомъ и тратилъ все, что она получала отъ тетки. Кром того, онъ надялся теперь, при совершеннолтіи Насти, еще боле выиграть отъ дружбы съ ней и, при появленіи въ Петербургъ жениха Шепелева, былъ первое время самъ не свой.