Петербургское действо

— A вотъ, ваше превосходительство, я, конечно, малый человкъ. A вотъ коли мн его царское величество приказъ такой бы далъ, очистить самую эту площадь, чтобы вотъ къ вечеру на ней не было ни одной щепочки или кирпичика, такъ я бы вотъ сдлалъ…

— Что? вымолвилъ Корфъ.

— Ну, ну? вымолвилъ Трубецкой.

Только Гольцъ ни слова не вымолвилъ, потому что не понималъ по-русски. Даже столпившіеся и налзавшіе кругомъ зваки, забывъ присутствіе важныхъ сановниковъ, тоже робко отозвались:

— Ну, ну, сказывай, лшій.

— A вотъ, значитъ, что. Извстно, приказъ государя — это первое дло. Я скажи, ну ничего, стало быть, не будетъ, а то еще выпорятъ. A царь-батюшка не есть какой, ваше превосходительство, вельможа, у котораго деньгамъ все-таки счетъ есть и какъ ни богатъ, а все жъ деньгамъ конецъ можетъ быть. A государь совсмъ ино дло. Ну, вотъ, стало быть, нехай все это пропадаетъ: и балаганы, и сараи, и кирпичи, и все… Царь-государь отъ этого бдне не будетъ, а народъ стало-быть побогаче будетъ, а царю не въ убытокъ. Вотъ, что я собственно вамъ доложить хотлъ.

Корфъ слушалъ всмъ своимъ существомъ, ему будто чуялось, что Провидніе посылаетъ Минина. Но вдругъ увидя, что мужикъ, ничего не сказавъ, кончилъ, Корфъ даже разсвирплъ и началъ ругаться.

— A вотъ что, заговорилъ опять Сеня, — далъ бы такой приказъ государь по всей столиц: или, братцы-ребята, на площадь, тащи что кому вздумается, я позволилъ. И по совсти доложу я вамъ, ваше превосходительство, что въ три часа ничего то-ись тутъ не останется. Ей-Богу, врьте слову! И какъ это, къ примру сказать, питерцы-то, весь нашъ братъ, простой человкъ, какъ прибжитъ сюда, да начнетъ тащить кто что ухватить посплъ, такъ ахнуть не успешь, какъ будетъ все чисто. Вдомо вамъ: воръ споръ!

Предложеніе это показалось, разумется, Корфу и Трубецкому, а затмъ переведенное Гольцу, на столько нелпымъ и глупымъ, что генералы, пожавъ плечами, похали по домамъ.

Но всякая дйствительно великая истина всегда кажется нелпостью при своемъ зарожденіи. И Козьму Минина въ первую минуту наврное принялъ народъ за суеслова и болтуна во хмлю, и Сеню приняли теперь за дурня, что любитъ зря языкомъ чесать, да еще важнымъ господамъ.

Но затмъ цлый день работала голова Корфа и хотя была плохой почвой для всякаго смени и для созрнія всякаго плода, однако и она къ вечеру стала, хотя еще смутно, понимать, что мужикъ на площади въ нкоторомъ род Христофоръ Колумбъ или монахъ Шварцъ.

Подумавъ еще въ безсонной ночи о мужик и его словахъ, Корфъ поутру все сообщилъ всмъ, кому только могъ. По мр того, что онъ разсказывалъ, во всхъ головахъ всхъ слушателей и въ его собственной голов вс боле укрплялось убжденіе, что выдумка мужика диво дивное. Посл полудни генералъ-полицмейстеръ уже смло приписывалъ выдумку себ самому, а въ сумерки, увренный въ сил своего открытія, скакалъ къ государю доложить о дл смло и бойко. Корфъ предложилъ государю оповстить всхъ обывателей столицы, указомъ его величества, что все находящееся на площади отдается въ подарокъ всмъ и каждому, кто только пожелаетъ придти и взять. Государь ахнулъ, захлопалъ въ ладоши, потомъ похлопалъ Корфа по плечу и чуть не поцловалъ.

— Молодецъ! Позжай! Приказывай!

V

Въ великій четвергъ, чуть свтъ, нсколько кучекъ народа собрались на площади, появилось и нсколько обывательскихъ телгъ. Кое-кто и кое-гд наваливалъ себ или просто набиралъ въ охапку что кому приглянулось. Но работа эта шла какъ-то вяло и нершительно. Каждый думалъ:

«А ну какъ, вдругъ, ахнетъ на тебя кто изъ начальства, да по морд, или хуже того, по чемъ попало!.. Да въ отвтъ пойдешь за самоуправство! Сказывалъ будочникъ — указано… Да не ровенъ часъ!..»

Но около полудня сотни, а наконецъ и тысячи обывателей, видя и встрчая невозбранно идущихъ и дущихъ съ площади со всякимъ добромъ, наконецъ, какъ будто уразумли вполн въ чемъ дло. И вдругъ темная гудящая туча наплыла и покрыла все пространство площади. Кто и зря забрелъ — тащить началъ. И странный видъ приняла эта площадь. Словно гигантская муравьиная куча, закопошилась она и гудла на всемъ пространств. Крики, вопли, драка, сумятица и безпорядица огласили столицу.

Корфъ пріхалъ было верхомъ поглядть, какъ успшно идетъ очистка площади, но не могъ сдлать и сотни шаговъ среди плотной массы расходившейся черни. На этотъ разъ съ полицмейстеромъ были его два адьютанта верхомъ. Они кричали на народъ, старались очистить начальнику проздъ въ центръ этого кишащаго муравейника, но народъ, будто опьяненный грабежемъ и дракой, уже не слушалъ никого и не обратилъ на нихъ ни малйшаго вниманія.

Корфъ сталъ было кричать на одного мщанина, который увозилъ цлый возъ досокъ и лзъ прямо на него. Но мщанинъ, не знавшій полицмейстера, съ раскраснвшимся лицомъ, блестящими отъ работы и устали глазами, крикнулъ на всю площадь:

— Уходи съ дороги! A то по цареву указу и тебя съ лошадки сниму, да на возъ.

И онъ прибавилъ, уже хохоча во все горло, нсколько не идущихъ къ длу, но любимыхъ словъ.

Наконецъ, и многіе пшіе, тащившіе все, что имъ попадало подъ руку, начали кричать на Корфа и его адьютантовъ: