Петербургское действо

— Уйди!.. Что стали на дорог?!. Чего мшаетесь!.. Аль поживиться пріхали? Стыдно-ста, господа офицеры.

Многіе изъ нихъ, конечно, не знали Корфа въ лицо, но т, которые знали, не ломали шапки, потому что не до того. И только одинъ пожилой мастеровой крикнулъ полицмейстеру:

— Узжай, родимый, отсдова, — зашибутъ ненарокомъ. Вишь какой содомъ!

Почти на середин площади на крыш небольшого сарайчика, еще несломаннаго, стоялъ руки въ боки, съ шапкой на затылк, самъ великій изобртатель, открывшій великую истину, самъ плотникъ Сеня!

Когда до него утромъ дошли слухи, что государь приказалъ подарить все на площади находящееся петербургскимъ обывателямъ и позволилъ разграбленіе, то Сеня вымолвилъ:

— Во какъ, славно! Встимо, такъ и надо. Инако ничего не подлаешь.

Но Сен и на умъ не пришло, что онъ подалъ мысль, которая понравилась государю.

Съ каждымъ часомъ толпа все боле и боле прибывала на площадь и она начинала уже нсколько уравниваться. Безчисленные возы тянулись вереницами во вс концы города, и всякій везъ съ себ цлыя кучи добра, досокъ, кирпича, бревенъ.

Въ сумерки, въ самый разгаръ грабежа, вопли на площади отдавались въ город, какъ отголосокъ страшной бури, и вс прилегающія бъ площади улицы были запружены и соромъ, растеряннымъ по дорог, и сломанными телгами, и павшими отъ страшной тяжести лошадьми. Въ эту минуту съ Милліонной выхалъ красивый экипажъ цугомъ и хотлъ было пробраться вдоль Мойки, чтобы объхать площадь. Но волны людскія залили со всхъ сторонъ карету и лошадей и, не смотря на крики кучера и форейтора, подвигаться было невозможно. Въ карет были двое военныхъ. Одинъ изъ нихъ, въ великолпномъ мундир со множествомъ орденовъ, былъ важный сановникъ. Горбоносый, съ маленькими злыми глазами, съ тонкими губами, слегка выдающимся впередъ, это былъ человкъ, все испытавшій въ жизни, пережившій все, что можетъ дать жизнь. Онъ былъ конюхъ, онъ былъ и первый сановникъ въ государств; на плечахъ его перебывали по очереди и самые блестящіе мундиры, и полуцарскія мантіи подбитыя горностаемъ, и кафтанъ ссыльно-каторжнаго. Въ этомъ самомъ Петербург онъ былъ десять лтъ кровопійцей цлой громадной страны, и нсколько милліоновъ людей трепетали при одномъ его имени, считая его искренно исчадіемъ ада. И теперь, посл долгой двадцатилтней жизни въ изгнаніи, онъ снова появился въ этомъ город.

Пріхавъ наканун и отдохнувъ съ дороги, онъ въ сумерки съ адьютантомъ своимъ выхалъ изъ дома и прямо налетлъ на гудящую площадь и весь этотъ дикій содомъ.

Увидя передъ собой цлое волнующееся пестрое море людское, онъ вздрогнулъ и первое чувство, сказавшееся въ немъ, былъ не испугъ, а скоре злорадство. Ему почудилось, что здсь близъ дворца совершается нежданно нчто уже виднное имъ. Дйство народное!.. Но зачмъ, почему, въ чью пользу? Неужели новому правительству грозитъ опасность?

Но злорадство перваго мгновенія тотчасъ же прошло. Онъ подумалъ о себ. Всякая перемна могла вернуть его снова въ ссылку, а теперь онъ только и мечталъ объ одномъ — скоре выбраться изъ Россіи. Честолюбія въ немъ не было уже и помину; онъ мечталъ теперь о тихой, спокойной жизни посл длиннаго поприща насилій, преступленій, мести, жертвъ и крови…

Адьютантъ его, молодой человкъ, посланный къ нему на встрчу въ Ярославль, нмецъ родомъ, тоже перепугался въ первое мгновеніе. Онъ высунулся въ окно, глянулъ съ трепетомъ на надвигавшіяся черныя тучи народа, которыя все боле окружали экипажъ, и произнесъ дрожащимъ голосомъ:

— Was ist das?

Сановникъ все оглядлъ и понялъ. Онъ какъ-то подобралъ тонкія губы, фыркнулъ и усмхнулся злобно.

— Was ist das? — Russland! Россія! вымолвилъ онъ, шипя. — Въ этой дикой земл всякое бываетъ. Злоба и глупость — вотъ два элемента, изъ которыхъ родилась Россія, два элемента, которые лежатъ въ основ всякаго русскаго человка. Если уменъ онъ, то негодяй и преступникъ, если же безупречный гражданинъ, то низкая и до глупости безобидная тварь.

И будто отвчая какой-то тайной мысли своей, онъ прибавилъ:

— Подальше, подальше изъ этой страны!… Скоре прохать границу, поскоре быть въ Европ!

Между тмъ, карета стояла, цугъ лошадей, заливаемый народомъ со всхъ сторонъ, нетерпливо прыгалъ на мст. Ихъ часто зацпляли досками и бревнами и передняя пара начала уже бить.

И вдругъ въ этомъ человк, который за мгновеніе назадъ смутился при вид волнующагося моря людскаго, сказался внезапно прежній пылъ. Прежній адскій огонь вспыхнулъ въ душ.

Онъ высунулся въ окно и крикнулъ кучеру стегать лошадей и хать прямо на толпу, не разбирая ничего. Передній форейторъ пустилъ поводья, хлестнулъ подсдельную лошадь, кучеръ тоже ударилъ по своимъ, и кони, сильные и породистые, подхватили съ мста. Карета съ лошадьми, какъ адская машина, вонзилась въ густую толпу и сразу нсколько человкъ очутились подъ копытами и подъ колесами.