Петербургское действо

Наступили великіе дни страстей Господнихъ, когда весь православный людъ на пространств четверти всего земного шара, павъ ницъ, молился во храмахъ, каялся во грхахъ и причащался святыхъ тайнъ Христовыхъ. Съ тайною, непонятною сладостью на душ и съ чистою совстью ожидалъ всякій встртить великій праздникъ Христовъ. Въ эти самые дни въ полурусской столиц, на окраин громадной земли православной, все, что было властнаго, высокаго и чиновнаго въ Питер, вся эта взмытая пна великаго русскаго моря житейскаго, т. е. все придворное сословіе, переживало тоже дни — скорби и печали. Когда во храмахъ по всей Руси колнопреклоненные священники восклицали надъ колнопреклоненнымъ же народомъ: «Господи, Владыко живота моего!», здсь въ пышныхъ домахъ и полу-дворцахъ столицы, весь людъ важный и сановный, прозванный народомъ «голштинцами», восклицалъ тоже:

— Господи, площадь-то, площадь!

— Имъ-то, чортъ съ ней, да что изъ-за нея, юсъ же будетъ!!.

Во вторникъ на страстной недл, Корфъ, похудвшій въ болзни, съ распухшимъ даже отъ горя носомъ, объзжилъ на худой, заморенной лошади, быть можетъ, въ сотый разъ громадную площадь, сплошь покрытую всякою всячиной. Онъ столько горевалъ и думалъ, что уже не зналъ, гд теперь помщается его голова: на плечахъ или гд въ иномъ мст? И пріятели, и знакомые, и многіе вельможи, вс размышляли. И посл своего размышленія вс только разводили руками и произносили такія слова, которыя теперь Корфъ безъ остервеннія слышать не могъ.

— Да какъ же вы прежде-то объ этомъ не подумали?!.

Среди всего пространства была одна громадная куча щепы, по которой можно было почти пересчитать сколько лтъ строился дворецъ, такъ какъ вс пласты этой пирамиды, не египетской, а россійской, были разнаго цвта, отъ самаго чернаго, сгнившаго давно, до самаго свжаго пласта, набросаннаго за послдніе дни. Объхавъ эту пирамиду, Корфъ встртилъ прусскаго посланника, барона Гольца, тоже пріхавшаго ради любопытства и верхомъ пробиравшагося по тропинкамъ, которыя проложили рабочіе.

Посл привтствій завязался разговоръ все о томъ же. Уменъ и ловокъ былъ пруссакъ Гольцъ, не даромъ любимецъ Фридриха, посланный въ Петербургъ завладть черезъ императора всей имперіей русской. Но и онъ не утшилъ Корфа, и не нашелъ спасенія.

Во время ихъ бесды присоединился къ нимъ всадникъ, тоже «голштинецъ», хотя это былъ князь Никита Юрьевичъ Трубецкой, генералъ-прокуроръ и фельдмаршалъ. Такъ какъ онъ ни слова не говорилъ по-нмецки, то бесда зашла съ Корфомъ по-русски и тотчасъ завязался споръ, сколько понадобится времени для очистки площади, сколько денегъ, сколько рабочихъ и сколько труда. Трубецкой сталъ доказывать, что если бы ему дали денегъ на это дло, онъ бы его въ три недли покончилъ.

A народъ кругомъ все прибавлялся, все налзалъ и вдругъ три всадника очутились среди густой толпы праздныхъ рабочихъ и всякихъ прохожихъ звакъ.

И Богъ земли русской послалъ сюда въ эту минуту… такъ пошататься, безъ дла — новаго Минина — Сеню.

Сеня никогда выскочкой не былъ, впередъ не лзъ и особливо ревностно соблюдалъ святое правило: отъ начальства держаться елико возможно подальше.

— Чмъ ты отъ него далй, передано было Сен отцомъ изъ рода въ родъ завщанное правило, — тмъ будетъ теб спасительне и здорове.

Сеня, завидя вельможъ, сталъ тоже поодаль, но прибывавшая толпа все пихала, да пихала его сзади и понемножку надвинула подъ самый хвостъ лошади генералъ-полицмейстера. И такъ близко, что не ровенъ часъ, помилуй Богъ, задомъ она его хлобыснетъ. Но Сеня забылъ про эту опасность, да и кляча показалась ему тоща, гд ей брыкаться; его ужь очень бесда генеральская захватила.

Слушаетъ онъ и ничего сообразить не можетъ, и потому собственно, что все понялъ. Кабы онъ не понялъ — другое дло, а то, все, что Корфъ и Трубецкой говорятъ другъ дружк, онъ, до единаго слова, понялъ и разсудилъ. И поэтому сообразить ничего не можетъ.

Такіе важные генералы да про такое пустое дло толкуютъ: какъ площадь очистить по приказу государеву въ три дня. И сказываютъ они, что государь-батюшка отъ нихъ требуетъ длъ совсмъ невозможныхъ. И такъ захватила Сеню эта бесда генеральская, что онъ даже сопть началъ въ хвостъ лошади. Хочется ему смерть свое слово молвить, да страшно, боязно; ну, какъ его прикажутъ поучить малость!

И началъ Сеня все тяжеле и тяжеле дышать. Слово, что хочется ему молвить, такъ ему грудь и распираетъ.

Вотъ полицмейстеръ ужь двинулъ свою лошаденку и вскрикнулъ на толпу:

— Чего налзли! Ироды!

Сеня не вытерплъ, снялъ шапку и вымолвилъ съ трепетомъ на сердц:

— Ваше превосходительство! И какъ бы эту самую площадь въ одинъ день обчистить, ей-Богу. Съ утреничка взямшись, къ вечеру то-ись чисто бы было.

Корфъ, фельдмаршалъ Трубецкой и Фридриховскій посолъ Гольцъ, вс трое обернулись на ласковое, добродушное лицо мужика.

— Чего? выговорилъ Корфъ, — что ты болтаешь? Какъ же ты это сдлаешь? Что ты врешь, дуракъ! Ты болванъ! Болтаешь всякій вздоръ. Дубина! Пошелъ!

Все это выговорилъ Корфъ такъ сердито, что видно было, какъ онъ на всякомъ срывалъ свою печаль и гнвъ государя.