Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

25 января в том же застенке князя Ф. Ю. Ромодановского были пытаны Иванова полку Черного пятисотный Матюшка Бурнашев и семеро пятидесятников Федорова полку Колзакова. Несмотря на значительное число ударов кнутом — 25 и 30, а для некоторых и на жжение огнем, большинство их упорно запиралось и отвечало неведением на вопросы, заключавшиеся в статьях. Пятисотный Матюшка Бурнашев о приносе письма и о его чтении отозвался неведением, потому что был болен и к Москве ехал больным же. С полковником своим он не ушел из страха, потому что в полках учреждены были караулы. Трое пятидесятников: Пронька Кузьмин, Федька Степанов, Митька Елисеев — объяснили, что шли к Москве «простотою своею», не имея никакого умысла, про письмо и про составную челобитную не слыхали. Пятидесятники Ивашка Волосатый и Тимошка Давыдов сказали, что с Лук Великих шли с своею братьею вместе, а для чего шли — не ведают, последний — потому, что был приставлен у полковой казны. Пятидесятник Афонька Прасолов сказал, что к Москве шел «за страхом», подбивал стрельцов идти к Москве стрелец Бориска Проскуряков, говоря: пришед-де к Москве, я-де ухожу бояр Тихона Никитича Стрешнева, князь Ивана Борисовича Троекурова. Он, Афонька, когда стрельцы стали обираться в Москву, унимал свою братью и говорил: к Москве-де им итить не за чем, быть там всем кажненным. Он ходил унимать стрельцов в чужой Чубаров полк, и эти его попытки действительно были подтверждены здесь же в застенке его полковником Федором Колзаковым, а также приставом Чубарова полка Ефимом Краевым. Чтения письма на Двине Артюшкой Масловым он не слыхал, но про челобитную, составленную Васькой Зориным, слышал. Из полка уйти ему было невозможно, потому что стрельцы стали их «присматривать, чтоб никто из них из обозу не ушел; а буде кто побежит, и тех колоть копьи. И он, боясь такого страху, и не ушел». Тут же, вероятно, около застенка, Афонька Прасолов, смотря на 24 человек малолетних стрельцов, которым было учинено наказанье еще у Воскресенского монастыря, оговорил одного из них, Микитку Голыгина, сказав, что этот малолетний стрелец на пути, когда они проходили около вотчины стольника Ивана Родионовича Стрешнева, неизвестно за что побранившись с крестьянами той вотчины, говорил им: «Дай-де мне притить к Москве, то-де я и с боярина вашего голову сорву!» и за эти слова он будто бы по жалобе крестьян был бит по приговору всего полка дубинками. Голыгин этот оговор отвергал, брани у него с крестьянами никакой не было, слов таких он не говорил, крестьяне на него извета не подавали и дубинками он бит не был — затеял на него Афонька те слова напрасно. Полную повинную принес на этом розыске один только пятидесятник Сережка Силуянов, признавший, что они, стрельцы, к Москве шли для бунта, хотели стать на Девичьем поле, звать царевну Софью по-прежнему в правительство и т. д.[993]