Ответ на него постарался дать анархо-синдикализм с его массовыми рабочими союзами, подготовлявшими анархистский коммунизм; успешность такой работы, занявшей многие десятилетия и приведшей к созданию самого настоящего «контробщества», со своими организациями, нормами, ценностями, отношениями и культурой, можно было увидеть в Каталонии, Арагоне и частично в Валенсии в 1936–1938 годах. Это параллельное общество, считавшее себя носителем новой, кардинально иной, свободной и по-настоящему гуманной цивилизации, складывалось годами. Дети трудящихся учились в либертарных школах; начав работать – вступали в анархо-синдикалистский профсоюз; проводили свободное время в культурных центрах, центрах самообразования, библиотеках, на театральных спектаклях или в кафе, созданных их движением; вместе с соседями-рабочими закупали продукты питания и вместе с ними боролись с произволом домовладельцев или попытками выселения из квартир. Профсоюз помогал им оказывать давление на предпринимателей, добиваясь трудоустройства в случае безработицы. При необходимости такое высокоорганизованное гражданское общество было способно проводить настоящие широкомасштабные акции неповиновения, к примеру – проводить стачки квартиросъемщиков. В ходе забастовок, организуемых анархистами и синдикалистами, нередко выдвигались не только чисто экономические, но и более «широкие» общественные требования. Так, во время одной из стачек рабочих пекарен в Барселоне бастующие требовали не повышения зарплаты, а улучшения качества хлеба. Анархо-синдикалистские профсоюзы собирали статистические данные по производству и потреблению[1130]
. В момент революции организованным трудящимся оставалось лишь отстранить власть и капиталистов и утвердить свое «подготовленное» общество уже не как «альтернативное», а как единственное. Такая попытка и была сделана в ответ на реакционный военный путч, вспыхнувший в июле 1936 года: не дожидаясь какого-либо официального решения, трудящиеся начали захватывать предприятия и создавать сельские коммуны, вводя систему самоуправления. Правда, в конечном счете и это движение было подавлено, пав под напором превосходящих сил врагов. Но это уже совсем другая история…Петр Алексеевич лишь частично сознавал необходимость такой «построительной» деятельности. Только трагедия Великой Российской революции побудила его в 1919 году сделать примечание в переиздании «Хлеба и воли»: «Теперь, когда мы видим из опыта, как трудно бывает "создавать", заранее не обдумавши весьма тщательно на основании изучения общественной жизни,
От выявления, биологического и социального обоснования тенденций развития человеческого общества к свободе и солидарности на протяжении его истории, от беспощадной критики авторитарных и властнических начал в жизни человечества – к анализу путей революционного разрешения накопившихся гибельных противоречий и облика нового вольного и гармоничного мира будущего. Такова была грандиозная панорама «научного анархизма», которую нарисовал анархист Кропоткин, опираясь на свои широкие, поистине энциклопедические знания. Это построение оказалось настолько огромным, что превратило Петра Алексеевича в ведущего и бесспорного теоретика анархизма в мировом масштабе. Он им остается и поныне, век спустя после его кончины, несмотря на все высказанные с тех пор возражения и сомнения, несмотря даже на некоторую непоследовательность или даже внутреннюю противоречивость его умозаключений и прогнозов.
При жизни мыслителя – по крайней мере, вплоть до начала Первой мировой войны – мало кто из анархистов отваживался открыто полемизировать с его учением. Как замечал в этой связи Макс Неттлау, идеи Кропоткина в те годы «редко осуждались, редко подвергались сомнению»: «многим мнения Кропоткина казались не подлежащими сомнению истинами, а другим представлялось нежелательным поднимать вопросы, чтобы не ослабить огромное влияние, которое оказывали личность, талант и преданность его своему делу»[1132]
. Пусть позднее тот же Неттлау, как и некоторые другие анархисты и синдикалисты, критиковали децентрализаторские социально-экономические предложения Петра Алексеевича как устаревший и ретроградный «локализм», склоняясь вместо этого к принятию фактически марксистских рецептов насчет прогрессивности и пользы дальнейшей индустриальной централизации и углубления разделения труда.