Петр Кропоткин. Жизнь анархиста

Разочаровывала его и склонность партии к саморекламе, как и к руководству боевыми акциями из единого центра, о чем он в 1902 году писал Марии Гольдсмит: «Поведение социалистов-революционеров с их "боевою группою" и желанием руководить отсюда террором и посылать "исполнять приговор"… оттолкнет многих в России. Это не в русском духе, да и не в "заграничном"»[1215]. Особенно это касалось покушения Степана Валериановича Балмашева (1881–1902), который 2 апреля 1902 года застрелил министра внутренних дел Дмитрия Сергеевича Сипягина (1853–1902). Свой поступок Степан объяснял протестом против исключения из университетов, осуждения к уголовной ответственности и отправке в солдаты участников студенческих демонстраций. Поскольку до рокового выстрела в Сипягина Степан сотрудничал одновременно с социал-демократами и эсерами, между партиями возник спор о его партийной принадлежности. Эсеры утверждали, что покушение он совершил, выполняя постановление партийных руководителей. Об этом споре Кропоткин прекрасно знал. «А какие прекрасные молодые люди, как держали себя непреклонно… Ну, вот, скажи, разве добросовестно было со стороны вашей партии причислить себе в заслугу благороднейший поступок юноши Балмашева? Молодой человек отдал себя в жертву всего, по собственному желанию идет и совершает геройский поступок, а посторонние люди берут этот поступок под свое знамя… Ведь этим вы умаляете значение личности»[1216]. Все это он характеризовал как «поразительное отсутствие нравственного чутья у социалистов-революционеров»

[1217].

Кропоткин рассматривал эсеров и как будущих противников, о чем в 1904 году открыто писал Георгию Гогелиа: «Верно и то, что в разгаре революции анархистам в их борьбе со всеми половинчатыми партиями придется и с ними вступить в борьбу (едва ли, однако, в начале). И их чувствия[1218] по отношению к нам я тоже знаю…» При этом он полагал, что относиться к эсерам следует более благожелательно, чем к марксистам. Ведь «они стоят до некоторой степени за крестьянство» и создали единственную успешно действующую боевую организацию, совершившую удачные покушения на крупных правительственных чиновников. Мешать деятельности Боевой организации он не советовал, напротив, считал возможным помогать ей. Но объединяться с эсерами в единую партию и вести общую деятельность он анархистам категорически не рекомендовал. «Совместной работы быть не может,

а терпимость и случайные союзы будут», – конкретизировал Кропоткин. Ну а для начала советовал молодому товарищу то, что и Ленин своим соратникам: «Надо резко отмежеваться от С[оциалистов-]Р[еволюционеров], чтобы и повода не было никакое смешение учинять. Резко, отчетливо отмежеваться. И чем отчетливее – тем лучше»

[1219].

Эсерам он так и не поверил… Для него они оставались одной из умеренных социалистических партий. Даже в апреле 1905 года, хваля в очередном письме Черкезову статью ведущего теоретика этой партии, Виктора Михайловича Чернова (1873–1952), выступившего в поддержку крестьянских восстаний, Кропоткин обмолвился: «Очень хорошо. Но нет у меня веры в тех, которые сперва все это отрицали, а теперь приходят в восторг. Ведь это и есть оппортунизм. А оппортунизм велит ругать – и ругать будут»[1220]. И сравнивает эсеров… с Лениным, писавшим тогда же о союзе пролетариата и крестьянства – ведущей силе революции… Впрочем, Кропоткин тут же пояснял: «Пусть делают, что могут. ‹…› А нам свою

линию вести тем необходимее»[1221].

* * *

А какая она, «своя линия»? Обо всем по порядку…

В первые годы XX столетия на территории Российской империи – в Бессарабии, Белоруссии, Украине, Центральной России – стали появляться первые группы новых, молодых анархистов. Они читали книги и статьи Кропоткина и считали себя его учениками и последователями, мечтая познакомиться со своим «идейным отцом». Активизировалась и анархистская эмиграция. В Женеве сложилась группа анархистов-коммунистов «Хлеб и Воля», взявшая себе имя по одной из главных книг Петра Алексеевича. Ведь не только одним хлебом насущным может быть сыт человек, жаждущий свободы!