Петр Кропоткин. Жизнь анархиста

Значительная часть боевых акций была связана с фабрично-заводским террором. С его помощью анархисты оказывали давление на владельцев предприятий и их служащих, отказавшихся идти на уступки бастующим. Покушение могло быть проведено в ответ на организацию локаута и противодействие забастовкам, а также в ответ на вызов войск и полиции для расправы с рабочими. В России первым актом фабрично-заводского террора стало покушение белостокского анархиста Нисана Фарбера (1886–1905) 29 августа 1904 года на владельца ткацкой мастерской Аврама Кагана в местечке Крынки под Белостоком. Акция была ответом на наем штрейкбрехеров и избиение ими рабочих. Фарбер ранил Кагана ножом в шею при выходе из синагоги[1245].

Проводились и экспроприации. Под этим термином тогда понимали вооруженный захват денег в государственных учреждениях и у частных капиталистов. Полученные средства расходовались на издательскую работу, закупку оружия и изготовление взрывчатых веществ. Периодически, во время забастовок, анархисты руководили захватом продуктов в магазинах, которые затем распределялись среди рабочих.

Сбылась мечта Петра Алексеевича: в России появилось наконец анархистское движение, включавшее сотни, если не тысячи активистов. И произошло это в результате его инициативы и понуканий молодых эмигрантов-анархистов. Анархисты теперь имели немалое влияние среди рабочих некоторых промышленных центров. Вскоре они примут участие в Первой Российской революции. События катились как снежная лавина. Казалось, скоро она снесет столь ненавистное Кропоткину самодержавие…

* * *

Русско-японская война 1904–1905 годов стала первым серьезным испытанием антимилитаристских убеждений российских анархистов. Кропоткин осудил захватнические планы сторон. «Настоящая война, – утверждал он, – является торжеством самых низменных капиталистических инстинктов, против которых всякий мыслящий человек должен бороться»[1246]

. Наиболее подробно его позиция получила отражение в письме, написанном 18 февраля 1904 года в ответ на запрос одного из редакторов французской газеты Le Soir. Она же была опубликована и в британской газете Speaker. Именно эту статью Кропоткин отправил позднее в редакцию газеты «Хлеб и Воля», призвав своих друзей занять «и по этому вопросу

нашу анархическую, народную позицию»[1247].

«Хлебовольцы» поместили статью… Стоит рассказать о ее содержании. Кропоткин полагал, что рост националистических, патриотических настроений в связи с войной «неизбежно замедлит развитие революционного движения в России»[1248]

: «Вместо серьезных вопросов – земельного, промышленного, вопроса о децентрализации и пр. и пр., – делавших общее положение России столь похожим на положение Франции накануне 1789 года и позволявших надеяться, что падение абсолютизма, уже сильно расшатанного, совершится одновременно с глубоким революционным изменением экономических условий, – вместо этого движение сведется теперь к вопросам, не имеющим значения. Будут волноваться и стараться узнать, ведется ли война более или менее искусно, заслуживает ли доверия такой-то генерал или такой-то министр… И если случится какое-нибудь крупное несчастье – новая Плевна наряду с геройскими подвигами солдат, – патриотизм, даже шовинизм возьмут верх и сразу уничтожат даже чисто политическое движение»[1249].

Столь же негативно он оценивал экспансию России на Дальнем Востоке: «Для русского народа печально, что в своем движении на восток он не встретил цивилизованного народа, уже занявшего маньчжурское побережье Тихого океана; печально, что ему пришлось возделывать приамурские пустыни и проводить железную дорогу через пустыни Маньчжурии. Эта страна никогда не сделается русской, – китайский колонист уже расположился там. И если бы Соединенные Штаты, например, захотели завтра завладеть этой страной, то все, считая и русских, от этого только выиграли бы»[1250].

Кропоткин открыто дистанцировался как от японофилов, так и от русских патриотов, занимая традиционную для анархистов антипатриотическую и антимилитаристскую позицию. При этом он не считал, что поражение России в войне неизбежно приведет к прогрессивным социальным преобразованиям. Как мы указывали ранее, предпосылки социальной революции он видел в совершенно иных явлениях, которые из поражения вырасти просто не могли: «Всякая война есть зло, кончается ли она победой или поражением, зло для воюющих сторон, зло для нейтральных. Я не верю в "благодетельные" войны. Не крымское поражение дало России реформы и уничтожение крепостного права, не оно также уничтожило рабство в Соединенных Штатах. ‹…› С своей стороны, не чувствуя никакой симпатии к мечтам о завоеваниях русских денежных людей, я точно так же не имею ни капли ее и к завоевательным мечтам капиталистов и баронов модернизированной Японии»[1251].