Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны

Вне всякого сомнения, не существовало тех, кто оставался еще в неведении относительно наличия в мире враждебных империалистических сил, а в самой советской республике – их приспешников в лице белогвардейцев. Всем также приходилось мириться с бушующей в стране Гражданской войной как с данностью, исключавшей на тот момент времени возможность спокойно-сытого бытия. Однако в рамках остающихся возможностей жизнеобеспечения ответственность несла уже новая власть. На это ей иногда указывали прямо. Так, собрание кондукторов петроградских бригад Николаевской железной дороги приняло 10 мая 1918 г. следующее решение: «…если сами народные комиссары не в состоянии снабдить этого работника (имелись в виду железнодорожники. – А. Р.) усиленной порцией, то во имя справедливости не должны запрещать… приобретать им самим продовольствие, дабы они могли работать продуктивно… говоря, что революция в опасности, народные комиссары не должны подтягивать желудок тому работнику, который все время несет красное знамя вперед и вперед»[674]

. В свою очередь, фракция коммунистов-большевиков при Исполкоме организации раненых и больных воинов г. Петрограда и окрестностей потребовала в июне 1918 г. от Петросовета немедленно утвердить своих представителей комиссарами по снабжению всех лазаретов и госпиталей, так как «это единственная мера по борьбе со злоупотреблениями продовольственных учреждений»[675].

В силу различных обстоятельств городским властям «удалось» избавиться от наиболее удобного объекта для перекладывания ответственности. Еще в начале 1918 г. горожанка, принеся домой купленный в лавке некоей Надежды Егоровой сахарный песок и убедившись, что покупка наполовину состоит из мусора, могла вернуться и, «набросившись на торговку-мародерку, избить ту в кровь»[676]

. Еще в начале осени 1918 г. «Петроградская жизнь» могла публиковать вызывающую у читающей публики смешливый интерес картинку-загадку «Где буржуй-осьмушечник, которого ждет этот сытый обед?» (изображался накрытый столовым прибором на одну персону стол – тарелки были пусты)[677]. Но уже поздней осенью 1918 г. и тем более в 1919 и 1920 гг. тема частного торговца, «сосущего кровушку трудящегося пролетариата», несмотря на имевшие место попытки развить ее, почти заглохла.

Правда, следует признать, что сами эти попытки были весьма слабыми. Это само по себе косвенно свидетельствует о признании того факта, что выжать из этой темы много было невозможно. «Петроградский бюллетень Агентства печати СКСО» продолжал еще некоторое время публиковать на своих страницах списки фамилий задержанных спекулянтов и фальшивомонетчиков, но поскольку до массового читателя этот бюллетень не доходил, то его информация практически никак не сказывалась на умонастроении горожан[678]

. Ранее имевшиеся факты рукоприкладства в отношении частных торговцев в документах и на страницах газет уже не попадаются. Зато нередко население какого-нибудь района или подрайона города выступало на защиту рыночных и уличных торговцев. Властям явно приходилось считаться с этим. Президиум Петросовета, рассматривая на своем заседании 29 июля 1918 г. жалобу профессионального союза уличных торговцев, вызванную незаконными реквизициями товаров, был вынужден поручить своему юридическому отделу подготовку специального постановления, в котором были бы четко определены правовые рамки проведения реквизиций[679]. Практика реквизиций охватывала в 1918–1919 гг. не только частную торговлю, но и кооперативы, к которым, в том числе и рабочим, не лежала душа у самого Григория Зиновьева[680]

. Так, Райкомпрод Пороховского района, пользовавшийся в Петрограде исключительно дурной славой, «уничтожил реквизиционным порядком» кооператив рабочих Пороховского завода, явно преследуя при этом иные цели, а не налаживание дела распределения в районе, считал государственный контролер С.П. Елисеев[681]. Как бы и кем бы реквизиции ни производились, документы оставляют впечатление, что пользу они приносили почти исключительно лицам, производившим реквизиции.

Сами того не желая, власти превратили советского служащего, связанного с системой снабжения и распределения (вне зависимости от положения того на иерархической лестнице), в главного врага голодного горожанина. Недовольство последнего все чаще проявлялось теперь не к рыночным торговцам, владельцам частных магазинов, а к существующим муниципальным органам распределения и снабжения, в которых, по общему мнению, работали ворюги и в которых царил принцип «кому хочу, тому и дам». Привозивший всеми правдами и неправдами продукты питания в город и продававший их по высоким ценам частник былой озлобленности не вызывал. Высокие цены ставились в вину не ему, а властям. Последним пришлось, например, мириться с процветанием в городе торговли контрабандными товарами[682], поскольку сотрудничества с горожанами в деле борьбы с этим достичь оказалось невозможно.