Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны

Можно задать риторический вопрос, как мог оценивать горожанин информацию основного печатного органа советских и партийных властей – «Петроградской правды», писавшей на своих страницах следующее: «Недавно на столбцах „Правды” мы отмечали цены на продукты у торговцев на рынке, у спекулянтов, торгующих из-под полы. Теперь в связи с прекращением пассажирского движения (мера сия была предпринята с целью сбить цены на ненормированные продукты питания в местах оптовых закупок этих продуктов советскими органами. – А. Р.) цены эти еще более возросли… Саботажницы, торгующие около рынка, также страшно подняли цены»[683]

.

Авторский коллектив «Петроградской правды» явно не справлялся со своими профессиональными обязанностями. В противном случае трудно объяснить, как сообщение о мародерских операциях, под которыми понималась «торговля всяким домашним хламом» на Центральном рынке Петербургской стороны, могло содействовать выработке у горожан устойчивого неприятия частной торговли. С другой стороны, также и публикуемые в прессе официальные объявления городских органов власти не могли, кажется, не вызывать у читателя хотя бы недоумения. Так, «Северная коммуна» 24 октября 1918 г. извещала, что устанавливаются твердые расценки на отпускаемые из буфетов при коммунальных столовых блюда. Однако постоянность и неизменность цен, как явствовало из сообщения, не означала неизменности размеров порций.

То, что в сфере торговли и распределения в городе достаточно быстро стало происходить нечто странное, не согласующееся с декларируемыми целями и принципами, бросалось в глаза очень многим. Городские власти не публично, правда, но признавали обоснованность недоброжелательного отношения горожан к работающим в Смольном. Уже в марте 1918 г. подготовлен «Проект реорганизации продовольственного дела при Смольном институте» (утвержден Малым Совнаркомом 27 марта 1918 г.), в котором подчеркивалось, что «во избежание нареканий со стороны жителей города Петрограда (между прочим, довольно основательных и справедливых), указывающих на то, что лица, находящиеся при Смольном институте, получают помимо нормировочных продуктов еще и добавочный обед и всякое иное довольствие, должна быть введена карточная система, а у заднего входа на кухню Смольного одолжен быть поставлен караул[684]

.

Пожалуй, не должен вызывать особого удивления интерес занятого неустанными поисками хлеба насущного человека к вопросу, насколько разделяли с ним тяготы жизни те, кто вел его к светлому будущему. Интерес был довольно велик, что и не позволило исчезнуть из повестки дня теме особого снабжения усиленно трудящихся в стенах Смольного. Потрясшие страну кронштадтские события зимы 1921 г. послужили поводом для того, чтобы в ЦК РКП(б) поинтересовались: разделяют ли муки голода с горожанами сотрудники Петербургского комитета партии. К сожалению, узнать, насколько скромен был рацион т. Зиновьева и прочих, не представляется возможным: нет документов. Лишь по сохранившимся фотографиям можно утверждать, что стол у главы Коминтерна, скорее всего, скуден не был. В подготовленной для Москвы справке было указано лишь питание мелких служащих. Так, дежурные по Смольному получали за дежурство на двоих (напомним, что речь идет о жутком голоде зимы 1920/21 г.) по три фунта хлеба, % фунта сахара, 1 фунту масла, 1 фунту сыра, 1 % пачки папирос и т. д., сотрудники комендатуры довольствовались более скромным рационом, который, впрочем, уступал содержанию 4 личных «шофферов» т. Зиновьева – каждому в день по 1 фунту хлеба, 1,8 фунта сахара, ¹/₃₂

фунта чая, ¹/₂

фунта масла, ¹/₂ фунта сыра, полбанки консервов, полпачки папирос и т. д. Художники мастерской революционной живописи (8 человек) по личному указанию председателя Петросовета получали также значительно более сытный паек, чем горожане[685].