Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны

Эта неполнота очень показательна – она следствие ограниченности самого протеста среди служащих. От наблюдателей, конечно, ускользают детали, нередко они фиксируют лишь обычный итог: «пассивность». Но там, где приводят подробности «антисоветских» выпадов, зачастую видишь заурядную бытовую склоку, в которой политические обвинения лишь надежный инструмент сокрушения оппонентов. В этой связи интересны отчеты коммунистических ячеек в столовых – с информацией о «белогвардейских настроениях», о «разложении масс» заведующей и т. д.[1004]

Власти в целом относились к служащим с трудно скрываемым подозрением, которое, правда, не приняло таких острых, почти маргинальных форм, как антиинтеллигентский синдром. Служащий по преимуществу молчал. Он делал то, что должен был делать, предчувствуя, что нерадивости припишут потаенный умысел. Но он отодвигался от всего политического как можно дальше, декларировал лояльность – но беспартийную. Попытки привлечь его в РКП за редким исключением были не очень успешными. Даже заботясь о карьере, он должен был оглядываться на тот круг, интеллектуальный и профессиональный, к которому он принадлежал. Это подтверждают многие политические отчеты учреждений. «Вообще работать… очень трудно, в организацию политическую идут неохотно, особенно конторщицы и лица с высшим образованием. Почти весь коллектив состоит из низших служащих», – докладывает в феврале 1920 г. руководитель комячейки Смольнинского Компрода[1005]

. То же улавливается и в других свидетельствах на сей счет. «Уровень средний. Беспартийная масса запугана мобилизацией и потому не вступает в коллектив», «большинство интеллигентов, настроение вялое» – такие сообщения из Народного Дома и Рыбинстройки[1006]

типичны для этого времени. Даже там, где наблюдалась «большевизация» учреждений, оценки все равно оставались осторожными, наподобие тех, что употребляли в марте 1920 г. в отношении управления городских железнодорожных служащих: «Настроение резко изменилось, нельзя сказать, что совсем на сторону Советов, но все же удовлетворительное»[1007]

.

Продолжала сохранять свой нейтралитет интеллигенция – но нейтралитет уже не такой ригористичный, часто «внешний». Все где-то работают, мало кто рассуждает о том, чья рука дает деньги или пайки. Переводы, классический театральный репертуар, литературная редактура, переиздание старого и публикация нарочито аполитичного нового – каждый находит себе труд, позволяющий не идти на компромиссы с совестью и не демонстрировать излишнюю близость к властям. Характерная форма «примирения с действительностью» – увлечение большевистским государственным «собиранием» России, предвестник сменовеховства и евразийства. В различных намеках, разговорах, письмах все чаще проскальзывает мысль о том, что именно большевикам интеллигент обязан тем, что у него не отобрали последний кусок хлеба, что его не причислили скопом к «барам» и не уничтожила его нахлынувшая внезапно низовая стихия. Для М. Горького «антикультура» отождествлялась с деревней, с ее духом, враждебным городу и городской культуре. «Кроме большевиков – нет сил, которые могли бы противостоять этому движению, – писал он Е.П. Пешковой в конце 1919 г. – Революция выродилась в борьбу деревни с городом – вот что надо понять.

Задачи момента – объединение интеллигенции и представителей крупной промышленности с большевиками, несмотря на все прегрешения… последних»[1008].