Петрусь Потупа

Несколько лет назад любимая курица мальчика перелетела ограду панского сада. Всё дальше и дальше мелькал в густой траве её гребешок.

Андрейка полез через ограду. Здесь его и поймал сторож. Напрасно мальчик уверял, что он не вор, что он только Рябку хотел поймать, сторож его не слушал.

Упирающегося Андрейку сторож потащил к графу Казимиру Шауле в террариум. Стоя возле клетки, владелец усадьбы наблюдал за кормлением удава.

Мальчик отшатнулся, увидев, как чудовищная змея, метнувшись вперёд, схватила кролика…

— Воришку поймал, ясновельможный пан, — доложил сторож.

Холодный взгляд графа мельком остановился на Андрейке.

— Бросишь его завтра удаву. А пока — в погреб.

— Будет исполнено, ясновельможный пан, — вытянулся сторож.

«Я не брал яблок, не брал…» — хотел было крикнуть Андрейка, но рот его лишь беспомощно кривился.

Плачущего Андрейку втолкнули в погреб. Могильный мрак обступил мальчика. Из темноты доносился тонкий крысиный писк.

Андрейка поверил, что его бросят на съедение удаву. Да как было не поверить — ведь это приказал сам пан граф! Мальчик устал кричать и плакать. Всё ярче возникала перед ним картина предстоящей расправы; всё неотступнее маячила перед ним пасть удава. Чтобы не видеть её, Андрейка, закрывая глаза руками, забился в угол, но образ змеи преследовал его и тут.

Когда дверь погреба открыли, перед панскими слугами лежал, скорчившись, потерявший разум Андрейка.

Обо всём этом от них и узнали люди…

Жалость к Андрейке охватила Петруся. Он подошёл к больному хлопцу и взял его за руку:

— Не бойся, Андрейка! Это я, Петрусь.

Взгляд Андрейки, до этого дикий, блуждающий, стал детским. Только глубокая грусть светилась в нём.

— Андрейка, вспомни меня, я же Петрусь… Помнишь Петруся? — допытывался маленький Потупа.

Мучительное напряжение появилось на лице Андрейки, лоб покрылся морщинами.

— Петрусь, — наконец прошептал он. — Потупа.

— Ага, Потупа! Ты ещё учил меня на дудке играть! — радостно отозвался Петрусь.

— На дудке… помню, — тихо выговорил Андрейка, и глаза его стали ясными, чистыми. Казалось — вот-вот прорвётся тонкая пелена, отделяющая сознание от мрака.

— Вспомнил, смотри! Вспомнил, как на панском лугу мы под дубом играли! — удивлённо воскликнул Петрусь.

— На панском… панском… пан… — невнятно забормотал Андрейка и, будто увидев что-то страшное, отшатнулся, прикрывая рукой вновь появившийся в глазах странный блеск.

— Андрейка, не бойся, я же Петрусь — не пан! — отчаянно крикнул Потупа.

Но было уже поздно: Андрейка, как бы отталкиваясь от него рукой, попятился, затем повернулся и опрометью пустился бежать. Вскоре он скрылся за поворотом дороги, и только облако тонкой пыли напоминало о том, что здесь был Андрейка.

— Эх, то я его паном напугал! — вслух сокрушался Петрусь, оставшись один. — Нехорошо мы делали, что смеялись над Андрейкой. То ж пан его…

Но тотчас мысленно перебил себя: «А може, не пан?.. Вот я узнаю…»

И Петрусь вдруг вспомнил, куда он идёт и как ждал этого дня.

От нетерпения видеть пана, узнать правду о нём Петрусь уже не мог идти шагом и бегом пустился к гребле.

7

ЗА ОГРАДОЙ

Протекающий под греблей ручеёк вырывался из небольшой круглой арки в ограде, за которой широко раскинулся графский сад. По сторонам ручья тесно переплетались покрытые налётом дорожной пыли побуревшая крапива и ещё зелёный, с колючими шишками дурман. Растения плотно обступили ручей, прикрывая отверстие арки. Это и было то место, откуда Петрусь собирался проникнуть в барскую усадьбу.

Подбежав к гребле, мальчик оглянулся. Убедившись, что вокруг никого нет, он быстро сбежал с мостика и, засучив штаны, опустил ноги в холодную воду илистого ручья. Раздвигая руками удушливо пахнущий бурьян, Петрусь обжигался крапивой, натыкался на острые шипы головок дурмана.

Наконец показалась арка. Один только оставшийся ржавый прут мешал мальчику влезть в проход. Еле держась в гнезде, он сиротливо торчал над водой.

Ухватившись за прут, Петрусь сначала потянул его на себя, потом с силой толкнул вперёд. Послышался короткий визг — прут выпал из гнезда и шлёпнулся в воду. Лицо Петруся обдало холодными брызгами. Мальчик замер, прислушиваясь к громким ударам сердца. И только когда, словно сквозь сон, послышалось далёкое конское ржание на селе, Петрусь пришёл в себя, быстро нагнулся и, вздрагивая от прикосновения воды, полез под ограду.

Огромный сад изнемогал от обилия плодов. Нежно и заманчиво светились они на отягощённых ветвях. Время от времени слышался шелест падающего созревшего яблока и гулкий удар его о землю. Тучи насекомых — ос, пчёл, шмелей — копошились на влажной мякоти груш, наполняя воздух ровным, протяжным гудением. Это гудение, похожее на тонкий звон, изредка покрывалось мощным жужжанием шершня.

Вокруг царила безлюдная тишина — тишина созревающего сада, как это бывает в знойный день позднего лета. Но Петрусь знал, что это обманчивая тишина, что сад стерегут сторожа, а также цепные псы, возможно спущенные в эту пору.