Петрусь Потупа

Стоявший у тела Грача селянин взглянул на глубоко запавшие глаза лежавшего и безнадёжно махнул рукой.

Сбившаяся в плотный круг толпа обнажила головы.

Петрусю хотелось побежать к отцу, рассказать ему всё, но толпа, сомкнутая в кольцо, не давала ему выбраться, и мальчику волей-неволей пришлось оставаться на месте.

— Расскажи громаде, Петро, как беда случилась! — крикнул кто-то высокому селянину, стоявшему с опущенной головой.

Напарник Грача пригладил растрёпанные волосы и выступил вперёд.

— Сердяга с самого утра всё допытывался: почему у него дети плачут от голода, а у пана амбары ломятся от хлеба. «Не нам, говорю, Павло, судить о том». А он мне своё: «Правда где, Петро?» Подпилили мы дерево. Того и гляди, рухнет. А Павло подался к свиткам. «Подниму, говорит, не придавило бы их…» Подошёл, остановился. А тут ветер подул, дерево и затрещало. Стало валиться в его сторону. Я кричу ему: «Тикай, Павло! Тикай!..» А он стоит, сердечный, задумался. Так и не успел опомниться — накрыло его…

В толпе зазвучали резкие возгласы:

— Задумаешься тут, когда лихо на горло становится!

— Съели человека!

Толпа росла. Люди сбегались со всего леса. Задние наваливались на плечи передних. Каждый старался протиснуться вперёд.

Людская масса, как огромное тело, пружинисто покачивалась из стороны в сторону. Каждый в отдельности и все вместе не знали, как излить набухающий, словно огненная лава, гнев. Казалось, что толпе не хватало языка, который подсказал бы ей нужное слово, надоумил, что делать…

Вдруг сзади послышался крик:

— Расступитесь! Дайте дорогу!

Как покачивается и смыкается верхушками раздвигаемый человеком высокий камыш, так раздалась в стороны толпа, пропуская вперёд Барму.

Войдя в свободный от людей круг, Игнат поднялся на пень. Гомон стих.

Взгляды сотен людей встретились с горящими сухим блеском глазами парубка и уже не отрывались от них.

— Видали, люди? — крикнул он, указывая на Грача. — Пропал человек. И не его топор, а панская кривда сгубила ему жизнь! Если не встанем за себя, все мы также положим головы! — Барма передохнул, оглядел усталые лица односельчан. — Вот мы просим фураж, лошади гибнут, а у пана его девать некуда. Люди надрываются!.. А что делают паны? Гребут ненасытными руками всё до последней нитки у селянина. Переводят людскую силу на гроши, гроши — на выдумки, роскошь да утехи.

— Правду говоришь! Последнюю кровь высасывают! Совсем ободрали людей! — кричали из толпы.

— Не будем терпеть такое лихо над собой, Не будем! А пану и всему роду его — наше селянское проклятье! — продолжал звенеть-голос Бармы.

Сделалось тихо. Толпа тяжело дышала.

У Петруся, не сводившего глаз с Игната, мороз заходил по спине. Приподнявшись на цыпочки, с полуоткрытым ртом слушал он смелые слова:

— Кидайте работу, люди! Кидайте всей громадой! А нужно пану, пусть он сам со своим управителем да приказчиками и старостой рубит лес. Мы ему больше не слуги!

— Пусть сами работают! Не станем работать больше на пана, хоть горло перережь! Будет! На волю пора! — бушевала толпа.

— Так вот, люди, не будем даром время терять: разводи лошадей — и по хатам! — крикнул что есть силы Барма и, словно топором рубанул, разрезал рукой воздух.

Соскочив с пня, он смешался с толпой.

— По хатам! По хатам! — подхватила толпа, оседая и рассыпаясь на группы.

Возбуждённые люди, крича и размахивая руками, кучками повалили с поляны.

Петрусь кинулся к Серко. Пробираясь сквозь кусты, он услышал голос старосты:

— Скачи, Данило, на панский двор, поднимай стражников.

— А где конь, батько?

— За бугром. Да не скачи — лети! — прикрикнул староста.

Фигура Данилы метнулась в сторону и скрылась.

«Так они хотят поднять стражу? — встревожился Петрусь. — Не дам!»

Обежав кустарник и увидев тяжело трусившего на пригорок Данилу, Петрусь бросился за ним. С вершины холма показалась привязанная к молодой берёзке лошадь старосты.

— Не дам! — вслух повторил мальчик, пускаясь под гору.

Данило вдруг оглянулся, вскрикнул и, круто повернувшись, со всех ног пустился к лошади.

Расстояние между мальчиками быстро сокращалось.

Настигая Данилу, Петрусь уже протянул руку к его шапке, как вдруг носок сапога Петруся зацепился за присыпанную снегом ветку. Мальчик растянулся на снегу.

Когда, оглушённый падением, он поднял голову, Данило, держась за гриву уже отвязанной лошади, торопливо пытался на неё сесть.

Точно кто-то подбросил Петруся. Подскочив к Даниле, он прыгнул ему на спину.

Оба покатились по земле.

Лошадь, косясь на катящийся клубок, отбежала.

— Отдай повод! — рычал Петрусь, стараясь зубами достать руку Данилы.

— Чёрта тебе, а не повод! — хрипел Данило, тыча кулаком Петрусю в лицо.

Извернувшись, Петрусь изо всей силы ударил своего врага коленкой в живот.

Охнув, Данило разжал руку и выпустил повод.

Лошадь рысью понеслась между деревьями и скрылась за косогором.

Данило вскочил, пустился было за ней вдогонку, но, пробежав несколько шагов по следу лошади, повалился на землю и заревел.

— Ага, взял! — показывая кукиш, с торжеством кричал Петрусь.

Довольный одержанной победой, он нахлобучил на голову шапку и, слегка прихрамывая, поспешил к Серко.