Пёсья матерь

Я поминаю ее из корыстных побуждений, чтобы и обо мне кто-нибудь вспомнил, когда… Хотя что это я, я всегда моложе и прекрасней всех. И когда прихожу за кулисы, мне говорят: эй, Рарау, старая развратница, как дела? Всё фамильярничают! Но со всеми остальными пожилыми людьми и пенсионерами они так не разговаривают. Ты скажешь, что я не выгляжу на свой возраст. Это я и без тебя знаю. Я и когда была девчонкой не выглядела на свои годы. Добрых семнадцать лет у меня ушло на то, чтобы хоть на один миллиметр отрастить грудь! Поэтому, когда мы летом ходили купаться к Чертову мосту, я была в одних только трусиках, без маечки, как наш Фанис и другие мальчишки. А две мои одноклассницы, например, снимали только башмаки. То есть, конечно, бывшие одноклассницы, я тогда перестала ходить в школу, а к занятиям снова вернулась только после так называемого освобождения, но и тогда ходила в год по обещанию.

Но я ходила в гости ко многим девочкам. Незадолго после полудня. И уходила вовремя из-за комендантского часа, чтобы успеть вернуться домой, потому что принимать гостей было запрещено силами оккупации. Чтобы кто-то мог остаться у тебя на ночь, нужно было подать письменное заявление и заполучить на него печать. Это всегда могли легко проверить: внутри на двери каждого дома был прибит печатный список, где были указаны все члены семьи, их имена и возраст. Тетушка Канелло, которая, несмотря на голод и волнения, находила над чем посмеяться, на посиделках постоянно рассказывала нам, что в большинстве порядочных домов (куда она ходила в выходные уборщицей – а что прикажешь делать со столькими голодными ртами?) женщины постоянно исправляли себе возраст. В лучшую сторону, так сказать. Сначала из сорокавосьмилетних становились сорокадвухлетними, а затем тридцатидвухлетними! Канелло постоянно смеялась над этим, до тех пор пока в один прекрасный день это не коснулось ее самой. Пришла она в отчий дом и видит напротив имени матери, тетки Марики, возраст – тридцать семь лет. Мама, вы что, совсем сбрендили, какие тридцать семь, когда мне двадцать семь! А тетка Марика и ухом не повела. Да ничего я не сбрендила. Что мне делать прикажешь, если у меня дочь в девках ходит?

У тетушки Канелло была сестра, Янина. Та совсем уж засиделась в девках. Она была их общим наказанием. Но и ее пристроили посредством партии. Муж другой ее сестры, партизанки, заставил своего товарища партизана жениться на этой прилипшей к ним пиявке. Так тебе велит партия и идея. И куда было деваться человеку? Так и женился на женщине на восемь лет старше себя. Однако жили они душа в душу, и она даже родила ему ребенка.

Но и в доме тетушки Тиритомба тоже случилась эта оказия с возрастом. Тетушка Андриана сама объявила, сколько ей лет, и успокоилась, у нее была восемнадцатилетняя дочь, ей самой сорок один, вдова, что ей скрывать? А мадемуазель Саломея (тридцать четыре ей было точно!) взбунтовалась. Я вам свой возраст не открою, сказала она. Пусть они меня лучше пристрелят, и рядом с именем написала возраст – пятнадцать лет, в знак неповиновения.

Мать Афродиты не вычеркнула имени покойной дочери из списка. Только в графе возраст написала: «ноль».

А у мадемуазель Саломеи были на то, конечно, свои причины: еще до войны она вошла в так называемый возраст старых дев. Она была худая, смуглая, голубых кровей, с черными как смоль волосами и маленькими поросячьими глазками (мне бы твои глазища, девочка моя, постоянно повторяла она мне). И говорила она писклявым голоском, словно разговаривала с глухим. Ну, по крайней мере, у нее было доброе сердце. Спустя некоторое время вся семья Тиритомба уехала в турне. Ну, «уехала», это слабо сказано, они удрали из-за какой-то козы, ну да Бог с ними. Они уехали, когда голод стал совсем невыносимым, в начале 1943 года.

Проводить их мы не успели. Они удрали – только пятки засверкали. Если бы я знала об этом, то попросилась бы к ним в труппу. Я, конечно, была совсем маленькой, но у них точно должны были быть роли для детей. Я могла бы играть и мальчиков, в то время никаких зачатков женственности во мне еще не проявлялось.

В этот день мы со всеми ребятами пошли на рассвете собирать улиток. Улитки выползают спозаранку, так что нужно было успеть, чтобы кто другой не увел их у нас из-под носа. Мы ели их в вареном виде и с солью. Еще их подавали в тавернах на закуску к узо, а потом стали продавать в небольших корзиночках в кинотеатре, так, забавы ради.

Мы собирали улиток у моста, утро было очень холодное, как вдруг видим: несется как бешеный газген[29] Тасоса, брата тетушки Андрианы. Как «бешеный» − это по тогдашним меркам скорости, от силы он гнал пятнадцать километров в час. А внутри мадемуазель Саломея, тетушка Андриана, ее дочь Марина и архангел.