Пётр и Павел. 1957 год

Николаша всё ещё носил ярко-красную кофту, которую нацепил ещё во времена своей вхутемасовской юности, дабы шокировать пошлых обывателей, но волосы на макушке уже заметно поредели, и гонору поубавилось. Увы!.. Ни Врубеля, ни Серова, ни Кандинского из него не получилось. Он работал в художественных мастерских театра имени Всеволода Мейерхольда, но на судьбу не жаловался, а даже гордился тем, что причастен к созданию нового, невиданного прежде театрального искусства. МХАТ со Станиславским и Немировичем, как безапелляционно заявлял Москалёв, безнадёжно устарел и должен быть отправлен на свалку кунсткамеры. Буквально на другой день после встречи с Павлом он, используя свои "связи", протащил Павла на галёрку, чтобы тот насладился настоящим искусством. Совсем недавно в театре Мейерхольда состоялась шумная премьера гоголевского "Ревизора", и Павел непременно должен был увидеть в роли Хлестакова молодого актёра Эраста Гарина, чтобы понять, насколько изжили себя все эти мхатовские пенсионеры!.. Всякие там Качаловы, Москвины и Книппер-Чеховы!

Спектакль Павлу не то чтобы не понравился, но произвёл странное впечатление. Вероятно, оттого, что с галёрки ему была видна только треть сцены, её правый угол. О том, что происходило на остальных двух третях сценического пространства, он мог только догадываться. Но Гарин впечатление произвёл, особенно в сцене "вранья", и это слегка примирило его с Николаем. Но только слегка. Когда Павел, надевая шинель, вскользь заметил, что в антрепризе Шепеляева-Разумника, которая до революции регулярно наведывалась в Боголюбово, артисты были получше, Москалёв пришёл в такую ярость, что тут же в зрительском гардеробе, при всём честном народе, обвинил Троицкого в ретроградстве и во всеуслышание заявил, что Павел, как и подобает всякому солдафону, ни бельмеса не понимает в современном искусстве. Невольные зрители этой стычки пришли в неописуемый восторг. Не меньший, чем от спектакля.

Вообще-то Павел частенько подтрунивал над своим другом, задевая самые чувствительные струны его легкоранимой натуры. А Николаша мгновенно вспыхивал, смертельно обижался и, случалось, по два-три раза на дню рвал с Павлом навечно всякие отношения. Однако эти конфликты, чуть не до рукоприкладства, не мешали их крепкой дружбе, и всякий раз, разругавшись в пух и прах, они тут же мирились и опять не могли прожить даже двух дней друг без друга. Вечные споры об акмеистах и имажинистах, о театральных премьерах, о работах Модильяни или Шагала только будоражили их молодые умы, и жизнь от этого была необыкновенно радостной, наполненной до краёв. К тому же их объединяла ещё одна страсть – преферанс. Каждую субботу на антресолях у Николаши собиралась одна и та же компания и до пяти-шести утра резалась в карты. Нарушить эту традицию, казалось, не могли ни эпидемии, ни наводнения, ни пожары, ни прочие природные катаклизмы.

Лишь женитьба Павла на Зиночке положила конец этому преферанс-ному братству и вообще отдалила их друг от друга.

И вот теперь, спустя девятнадцать лет, они опять сидели за овальным столом на антресолях Абросимовского дома. Тётя Ляля собрала со стола грязную посуду и отправилась вниз, на кухню, мыть её. Друзья остались одни.

Пока они ужинали, Павел вкратце рассказал о своей тюремно-лагерной "Одиссее". Ляля

громко ахала, охала, пару раз всплакнула. Оказывается, те, кто оставались на воле, понятия не имели о том, что происходило у них под носом на Лубянке и в «местах весьма отдалённых», а узнав, отказывались верить. Павла это не слишком волновало. Ему не терпелось задать Николаше самый главный вопрос: не знает ли тот что-нибудь о судьбе Зиночки?.. Но он почему-то боялся… Ждал, чтобы Москалёв заговорил первым, но друг молчал, отрешённо глядя куда-то мимо Троицкого.

– Ну, расскажи о себе, – нарушил молчание Павел. – Где ты?.. Как?..

Николаша вздрогнул.

– Я-то?.. Да ничего… Нормально… Работаю на фабрике "Красный Октябрь".

– Это бывший Эйнем?..

– Он самый.

– И кем же?.. Кондитером?.. – попробовал пошутить Павел, но шутка как-то не получилась.

– Фантики для конфет рисую… Шоколадки тоже… Подарочные коробки оформляю.

– А как же театр?.. Ты изменил самому Мейерхольду?!..

– Как изменил? – удивился Николаша, но в следующее мгновение спохватился, вспомнил, где его друг последние годы провёл. – Ну, да!.. Ты же ничего не знаешь!..

– Прости, но за театральными новостями мне было как-то недосуг следить.