Пётр и Павел. 1957 год

– Зиночка в тот же вечер позвонила мне… Сразу после того, как ты… так неожиданно… так внезапно пропал в Большом. Она была какая-то… невменяемая… плакала… И всё повторяла, что ты погиб. Я, как мог, пытался успокоить… утешить… Говорил какую-то чепуху… Говорил, что, наверное, тебя вызвали на службу внезапно… экстренно… что ты не успел предупредить… Ещё какую-то ерунду нёс в этом же роде… Хотя сам прекрасно понимал – ты не мог… Чтобы ты просто так бросил жену в театре одну… Не предупредил… Нет!.. Это был бы кто-то другой… Не ты… И главное – номерок!.. Ты не мог унести в своём кармане номерок от её шубки… Этот номерок меня больше всего потряс!.. Я тут же Ляле всё рассказал, и мы с ней сразу поняли… стряслась беда!.. Всю ночь глаз не сомкнули… говорили о тебе… о Зиночке… А утром… Ляля всё порывалась вам позвонить… мне стоило большого труда уговорить её не делать этого… Они могли прослушивать ваш телефон. Примерно месяца два мы жили, словно на пороховой бочке и, честно говоря, ждали, что и за нами рано или поздно придут. Ты не представляешь, как изматывает неизвестность… Я чуть с ума не сошёл… И до того довёл себя, что решил: завтра пойду на Лубянку и сдамся. Стал собирать вещи, Ляля

вошла ко мне в самый неподходящий момент и, конечно же, сразу всё поняла… Боже!.. Как она ругалась!.. Ты знаешь Лялю!.. Мозгляк и сопля были самыми нежными словами, обращёнными в мой адрес. Утром она заперла меня в мастерской и… поехала к вам на Чистые пруды… Вернулась к обеду… часа в два… Вся перевёрнутая… И рассказала… Возле вашего подъезда стояла чёрный ЗИС, а рядом с ним шофёр и… чуть подальше двое «топтунов»… Куда их начальство смотрит, если «гэбистов» за версту можно от нормальных людей отличить?.. Идиоты!.. Поэтому Ляля на лифте поднялась на последний этаж и стала спускаться по лестнице пешком… Дверь вашей квартиры была приоткрыта, и оттуда доносились мужские голоса. Ляля вышла на улицу и позвонила вам из автомата… Трубку снял мужчина… Голос был незнакомый, и она не стала у него ничего выяснять… Потом вернулась во двор вашего дома, села на лавочку возле «песочницы» и стала наблюдать за подъездом… Прошло часа три… Может, чуть больше… и на улицу вышли трое в штатском… Сели в машину и уехали… Ляля для верности подождала ещё минут пятнадцать и опять поднялась к вам на пятый этаж… Дверь вашей квартиры была опечатана… И мы решили, что Зиночку тоже арестовали и увезли ещё до прихода Ляли.

Москалёв замолчал, переводя дух. Странно, но Павел слушал его рассказ в каком-то отупении. Он слушал так, словно эта история вовсе его не касалась и произошла с людьми, совершенно ему посторонними и чужими.

А ведь это была первая весточка из далёкого тридцать восьмого года!

– Спасибо, Николаша…

– За что "спасибо"?.. Не говори глупости, Павел.

– Но ты так и не объяснил, за что прощения у меня просил.

– Сейчас поймёшь, – мрачно успокоил его Москалёв и продолжил: – Примерно через неделю, поздно вечером, мы с Лялей уже спать легли, раздался звонок в дверь… Я решил: всё – пришёл мой черёд… По мою душу пожаловали… Вскочил, оделся, открыл дверь и… На пороге стояла насмерть перепуганная… Зиночка… В лице ни кровинки… Глаза… Такие, наверное, у загнанного зверья бывают… И ещё… Её бил такой озноб, какого я раньше ни у кого не видел… Зуб на зуб не попадал… Я повел её к нам наверх… Ляля тоже не спала, и она… Зиночка, то есть… всё нам рассказала… Плакать она уже не могла и была… Как тебе объяснить?.. Какой-то ото всего отрешённой… Рассказала, что, когда к ней пришли ночью… вернее под утро… и стали в доме всё вверх дном переворачивать, она страшно испугалась, выбрала подходящий момент и… сбежала. Представляешь?!.. Ночью в одном халатике выскочила на улицу… Недалеко от вас её самая близкая подруга жила… Не помню, как её звали…

– Тина, – подсказал Павел. – Если полностью, Клементина.

– Да, да, правильно… Клементина… Вот Зиночка к ней и бросилась… Спасаться… Всё ей рассказала, порыдала подруге в жилетку… Клементина ей, само собой, посочувствовала, поахала, поохала, дала ей что-то из своей одёжки… Поняла, наверное, что неудобно лучшей подруге в одном халатике по Москве шастать и… выставила за дверь…

Сердце у Павла сжалось, заныло нестерпимо. Кричать, выть от боли хотелось, но он только покрепче сжал кулаки и слушал.