Пётр и Павел. 1957 год

Из букета сирени прямо на него смотрело прекрасное лицо Зиночки. Это была она!.. Да!.. Никакого сомнения!.. Лёгкая улыбка тронула её чуть приоткрытые губы, а нежный взгляд излучал столько света и любви, что Троицкий не выдержал и зажмурился.

– Что?! – закричал художник. – Вы видели?!.. Вы её тоже видели?!.. Значит, я не ошибся!..

Прошло, наверное, не меньше пяти минут прежде, чем Павел пришёл в себя. На стене прямо перед ним висела картина размером метр на полтора: в стеклянной банке стоял букет махровой сирени, но никакого лица среди буйства белых пушистых гроздьев он не увидел.

– Откуда вы её знаете? – спросил, ошеломлённый фантастическим видением.

– Кого? – удивился старик.

– Зиночку… Мою Зиночку…

– Какую Зиночку?! – художник никак не мог понять, что Павел имеет в виду.

– Но я же видел… Я совершенно отчётливо видел, среди веток сирени проступало женское лицо…

– Да, да, да!.. Именно!.. Она там!.. Чуть правее от центра!..

– Ну, конечно!.. Это лицо моей жены!.. Зиночки!..

– Какая чушь! – взорвался Верещагин-Суздальский. – Там моя жена!.. Сонечка!..

– Какая Сонечка?!.. – тоже не выдержал Павел. – Там Зиночка!.. Зи-ноч-ка!..

– Сонечка! – орал Иннокентий Олегович.

– Зиночка! – вторил ему Павел Петрович.

– Я, что, не знаю своей жены?!..

– А я, по-вашему, выходит, ослеп?!..

– Безумный старик!..

– Молокосос!..

Ещё мгновение, и они сойдутся в рукопашной!..

– Постойте!.. Постойте!.. – первым опомнился Павел. – Мы с вами с ума сошли!..

– Он будет мне говорить!.. – художник остывал гораздо медленнее. – На кой… мне сдалась ваша жена?!.. Да и не знаю я её вовсе!.. Какая-то "Зиночка"!.. Бред шизофреника!..

Троицкий решился идти на "мировую" до конца.

– Ну, виноват… Виноват!.. Простите дурака!.. Сказал, не подумав…

– Вот и зови после этого людей к себе в дом!.. – Иннокентий Олегович начал понемногу отходить. – Согласитесь, мне-то лучше знать, чью жену я написал на этой картине – свою или вашу?..

– Согласен… Простите дурака… Покаянную голову меч не сечёт.

Старость, равно как и молодость, удивительно самолюбива и заносчива!.. Особенно среди творческой интеллигенции. И, наверное, поэтому извинения Павла были приятны художнику. Он снисходительно потрепал своего обидчика по плечу.

– Хотя, сказать по правде, молодой человек…

И неожиданно замолчал.

Троицкому стало мучительно стыдно: ну, за что он его обидел?.. Старик хотел порадовать его неожиданным эффектом, у него это получилось, а Павел, вместо того, чтобы восхититься, удивиться, в конце концов, упёрся, как бык: Зиночка, и всё тут. Идиотизм какой-то!..

– Вы знаете, – начал художник издалека. – История этой картины на самом деле поразительна. Я написал этот натюрморт давно… Очень давно… Страшно сказать: в прошлом веке!.. И подарил его Сонечке на первую годовщину нашей свадьбы. Он ей очень понравился… Был конец мая, мы жили тогда в Тарусе, и к нам в открытые окна свешивались огромные гроздья белой сирени, отчего в комнатах стоял нежный, ласковый аромат. Мы были неприлично молоды, безконечно счастливы и до сумасшествия влюблены друг в друга. Никогда я не работал так плодотворно, как в то лето. Эту сирень, например, я написал всего за два дня. Сонечка сразу повесила картину на стенку и с тех пор, куда бы я ни ехал, где бы ни жил, она всегда была со мной. За четыре месяца я написал шестнадцать пейзажей, двадцать два натюрморта и даже начал писать Сонечкин портрет, но так и не сумел его закончить. Почему?.. Я ведь уже говорил вам, я не портретист. Портреты никогда мне не удавались. Очевидно, Господь лишил меня таланта стать Боровиковским или Серовым. Это, во-первых… А во-вторых, и это, пожалуй, самое главное, человеческие лица слишком уж переменчивы, а попросту говоря, фальшивы. Мне, по крайней мере, всегда так казалось. На иного посмотришь – безплотный ангел, а заглянешь под оболочку – матёрый зверюга. Может быть, я плохой психолог, но понять, разгадать человеческую сущность никогда не мог. Так и с Сонечкой… Вы только не подумайте, что я именно её имел в виду, когда говорил о человеческих перевёртышах. Нет!.. В Сонечке была самая настоящая загадка, какая-то тайна, а это, согласитесь, совсем другое. Иногда мне казалось, вот сейчас я совершу открытие, и Сонечка откроется мне во всей полноте своей противоречивой, но такой богатой натуры, однако уже в следующую секунду ясный образ ускользал от меня и покрывался туманной дымкой смутных предположений и догадок. Много позже я понял, в чём дело… Но это я так… к слову. Этот портрет совершенно измучил меня. Я не мог ни спать, ни есть и, в конце концов, запрятал его подальше, на антресоли, чтобы глаза не мозолил. С глаз долой – из сердца вон!..

Он помолчал немного. Очевидно, решал рассказывать малознакомому человеку самое главное или повременить пока?.. Но… Как говорится, назвался груздём, полезай в кузов… И он решился. Правда, перед тем, как продолжить свой рассказ, предупредил:

– Что бы вы сейчас от меня не услышали, ради Бога! – не смейтесь… Всё это от первого до последнего слова – правда.