Пётр и Павел. 1957 год

Не мог он… и, честно говоря, не хотел открывать этому забавному старику истинных причин своего, такого странного на первый взгляд, решения. Чтобы художник понял его, надо было бы рассказать всё с самого начала. Но, во-первых, пускать кого бы то ни было в свой внутренний мир, он считал недопустимым, а во-вторых, жалко было времени. Уж ежели начать рассказывать, то не торопясь, за рюмочкой, а на это не один и даже не два часа уйдёт. До завтрашнего утра всего не расскажешь. И с какой это стати он должен открывать душу человеку, с которым только что познакомился?

– Поймите, я ведь не для себя эти шахматы от Генкина принял, а для Петра…

– Какая разница?!.. – не унимался Верещагин. – Что, Пётр не был сыном вашего батюшки?

– Долго объяснять, Иннокентий Олегович… Простите.

– Не хотите, не надо, – неожиданно, но безо всякой обиды прервал свои расспросы старик. – Я за чужие заборы заглядывать не люблю… А мы, кстати, уже пришли. Вот моя обитель, вот мой дом родной!..

Дом, в котором жил художник, был очень древний, бревенчатый, с резными наличниками, по самые окна вросший в землю.

– Осторожно!.. Вторая ступенька у меня не совсем благополучна… Вот… За порожек не зацепитесь, – он безо всякого ключа открыл дверь, и они вступили в густой полумрак сеней. – Я сейчас свет зажгу.

– А вы что же, входную дверь не запираете? – удивился Павел.

– А зачем?.. Если вор захочет, любой замок отмычкой либо фомкой откроет, но при этом дверь перекорёжит, ремонтировать придётся. А коли дверь открыта, никакого безобразия! Заходи, дорогой! Бери, что хочешь!.. А брать у меня, кроме картин, нечего… Так-то вот… Раздевайтесь, а я вам сейчас один фокус покажу.

Старик скинул свой полушубок прямо на кованый сундук и прошёл к двери, что, по видимому, вела в комнаты. Деревянные половицы под его ногами нещадно скрипели.

– Почтенная публика!.. Прошу внимания!.. Концерт для половиц без оркестра!.. Опус первый!.. Си-бемоль мажор!.. Исполняет незаслуженно инородный артист погорелого театра Верещагин-Суздальский!..

Иннокентий Олегович начал ритмично переступать с одной половицы на другую и они… запели!.. "Пам-па-па-па, пам-пам!.." – в этом ритмичном скрипе угадывалось что-то знакомое.

– Ну, что?.. Узнаёте?..

"Пам-па-па-па-па, пам-пам…" – скрипели половицы, старик радостно, озорно подпрыгивал, и… Троицкий наконец-то узнал.

– "Есть на Волге утёс…" – пропел он под аккомпанемент половиц. – Это что ли?..

– Браво!.. Именно это!.. – художник был счастлив до безумия! – Я сейчас первый концерт Чайковского пытаюсь подобрать. Заходите эдак месяца через два-три, сыграю.

– Весьма благодарен за приглашение. Если буду в городе, непременно зайду.

Они вошли в комнату. Это была, как говорят в деревнях, "зала". Большая русская печь занимала чуть не половину просторной горницы, простые деревянные лавки, длинный стол, а на стенах – картины кисти Верещагина-Суздальского: пейзажи, натюрморты, несколько карандашных портретов. И всё исполнено в мягкой реалистичной манере. Ничего общего с тем кошмаром, что висел в магазине "Подарки".

Особенно понравился Павлу букет сирени. Он был настолько хорош, что казалось, в комнате стоит нежный и тонкий аромат цветов.

– Ну, как вам?.. Правда, недурно? – спросил художник, заметив восхищённый взгляд Троицкого.

– Что значит, "недурно"?.. Замечательно!

– А вы ничего необычного в этом букете не заметили? – осторожно спросил старик.

– Только то, что он очень хорош.

– Вглядитесь внимательней…

Павел подошёл к картине поближе.

– Э-э, нет!.. – остановил его Иннокентий Олегович. – Так вы ничего не увидите. Отойдите подальше, вот сюда, – и он указал Троицкому место, откуда надо смотреть. – А теперь закройте глаза, сосчитайте до десяти и только после этого смотрите.

– Зачем же глаза закрывать? – удивился Павел.

– Вы напряжены, дорогой мой, а в зажатом состоянии можно только клопов давить. Успокойтесь, снимите напряжение, думайте о чём-нибудь хорошем, возвышенном, и тогда ваши глаза смогут увидеть прекрасное. Наслаждение никогда не должно быть работой… Ну, расслабились… Прикрыли глаза… Всё хорошо… Всё просто чудесно… Раз… Два… Три…

Павел закрыл глаза. Тихий голос художника убаюкивал, голова кружилась, но только слегка, тёплая мягкая волна разлилась по всему телу… Захотелось и плакать, и смеяться одновременно…

Когда-то, очень давно, он уже переживал такое состояние… Но когда?.. И при каких обстоятельствах?.. Смутные призрачные тени столпились вокруг и, тихо покачиваясь из стороны в сторону, зашептали над самым ухом… Пять… шесть… Голоса были знакомы до слёз, жаль только он никак не мог вспомнить, кому они принадлежат, не мог разобрать ни слова. Но это было даже неважно, потому что теперь он точно знал: его любят и ждут… И вспомнил, когда и где он слышал эти голоса. И тогда, и теперь в это крохотное мгновение, которое, казалось, длится целую вечность, он испытал невыразимое блаженство.

– Молодой человек!.. Вы слышите меня?.. Молодой человек!.. – откуда-то издалека с трудом пробился в его сознание голос Верещагина-Суздальского.

Павел Петрович с трудом разлепил плотно сомкнутые веки.