Пётр Великий в жизни. Том второй

Другая взятка была предложена Петру гораздо позже, потому и обставлена была тоньше. Голландских купцов обеспокоило вдруг, что российские суконные фабрики стали работать более или менее успешно. Тогда предложили они следующее. Готовы, мол, завозить свой товар гривной за аршин дешевле, чем делается это сукно в России. На целых десять лет. Даровая сумма получалась многомиллионной. Могла поразить непривычный к государственному интересу взгляд. Это было нечто по смыслу похожее на нынешнее вступление России в ВТО. Царь-то смекнул, конечно, к чему клонится дело. Однако, без слов, спустил его на рассмотрение Сената. Весь Сенат оказался «за». Кроме одного сенатора-князя Якова Долгорукого, который привёл следующие резоны. Через десять лет наши фабрики будут порушены, тогда хитроумные голландцы смогут ломить за своё сукно сколько захотят. И тут уже ничего не попишешь. К тому же деньги за собственное сукно не уплывут за границу, а пойдут на укрепление своих дел. И далее в резонах князя Долгорукого оказалась следующая формула, необычайно актуальная во все времена, а, особо, в наши – «богатство подданных не сеть ли богатство государственное». Ах, как не хватает нам сегодня таких князей Долгоруковых. Разве допустили бы мы тогда такой порухи в собственном сельском хозяйстве и в промышленном производстве, например. Впрочем, и у Петра такие князья оказались в большом дефиците.

Итак, Пётр закончил своё европейское образование и вернулся домой. Вернулся с боевым и задорным настроением. Сначала он пытался сделать чиновных сынов Отечества из старой, отцовской ещё, государственной гвардии. Для начала напрочь укоротив им бороды, чтобы больше походили на английских парламентариев. Потом добавил к ним новых, неизвестного роду, которые сами брились, и сами уже одевались в штаны от французских портных. Но, чтобы знать и говорить правду, которую ожидал Пётр, этого оказалось мало. Закон буксовал, указы исполнялись туго. Единственным чудом оказалось непомерное злокачественное богатство новой знати, возникшее, казалось, из ничего. Они, эти новые вершители судеб Отечества, как-то очень уж быстро построили за счёт России и Петра роскошный личный рай на земле.

Когда же император узнал, из чего делаются мгновенные состояния бывших стряпчих и торговцев пирожками в разнос, ставших всесильными вельможами, он ужаснулся. Не сам факт лихоимства напугал, а его размах. Он понял, что тут-то и таится погибель всем его благим начинаниям.

Историю неравной борьбы царя Петра с коррупцией писать надо долго. Возможно, и она когда-нибудь, как говорилось, будет составлена. Напишет её усердный историк средней руки, потому что великим историкам, сколько их ни есть у нас, писать о том, как видно, казалось делом зазорным и несолидным. Потому об этом, по-своему захватывающем предмете, в классических томах почерпнёшь не много. Помочь тут может только проверенное временем, тщательное чтение первоисточников. Часто именно в таких поисках можно испытать совсем особое счастье – счастье быть читателем.

И вот какая первая беда открылась в прочитанном. Богатство на Руси никогда не было ограждено честью. Богатейшие фамилии во времена Петра становились символами воровства и лихоимства. Это не обошло, а, пожалуй, только усугубилось в приложении к самым близким Петру людям – Меншикову, графу Головкину и барону Шафирову.

Этот барон Шафиров, например, до крещения Пётр Шапиро, когда-то как раз и был стряпчим. До встречи с Петром имел тридцать рублей жалованья в год, да ещё по двадцати копеек в сутки «харчевых». 9 января 1723 года, когда всходил он на эшафот, обвиняемый в бесчисленных злоупотреблениях, был уже тайным советником и подканцлером, фактическим министром финансов и богатейшим человеком в империи. В его поместьях насчитывалось 15 000 крестьянских душ.