Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию. Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили [типично кумулятивный напор однородных перечислений] революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями «Народной воли». Шире стал круг бойцов. — и т. д.
С этой сказкой о репке стоит сравнить параноидальную модель, которая через десять лет появится у Ленина в его «Письме к рабочим и крестьянам по поводу победы над Колчаком»:
Малейшее нарушение советского порядка есть уже дыра, которую немедленно используют [ср. такую же фатальную «дыру», «щелочку» во многих рассуждениях Сталина], — есть зацепка для побед Колчака и Деникина. Преступно забывать, что колчаковщина началась с маленькой неосторожности по отношению к чехословакам, с маленького неповиновения отдельных полков.
Могут возразить, что фольклорная замшелость аргументации обусловлена здесь культурным уровнем самого адресата. Однако Ленин довольно охотно использует ее и в своих программных выступлениях. Его утопия сплоченной, монолитной организации внушала ему этот параноидальный ужас перед любым зазором, «щелью», грозящей хаотическим разрушением целого. Уже в базисном манифесте раннего большевизма — «Шаг вперед, два шага назад» — Ленин, возвращаясь к недавнему спору с меньшевиками о пресловутом первом пункте партийной программы, заявил:
Всякое
Вскоре он сам же и расколол эту «посудину». Но точно такой же страх нагнетается через много лет в его борьбе против любых фракций и разногласий уже в собственной, большевистской партии, — например, в очень важной статье «Еще раз о профсоюзах» (1921), где неудержимая гиперболизация сопровождается столь же обязательным наращиванием повторов: