Письма, 1926-1969

Генрих передает сердечный привет – как раз кричит, чтобы я ничего не забыла. Я наверняка приеду в конце года и надеюсь, что смогу взять с собой Генриха. Он согласился бы на поездку не «в том числе» ради Базеля, но исключительно ради него. И чтобы навестить друга своей юности⁵. Все остальное, к сожалению, доставляет ему одни неудобства, а мои надежды на совместную поездку по Средиземному морю, о которой он мечтал еще пару лет назад, кажется, пошли прахом. Он, вероятно, приедет всего на две недели. Это гротеск – он не был в Европе почти двадцать лет. Но он не собирается вступать в подобные споры. Об этом лично. Я и не думаю его критиковать, но не устаю поражаться.

Я хотела бы поделиться множеством политических новостей. Как я и ожидала с самого начала, проблема чернокожих оказалась крайне серьезной. Но об этом в другой раз. Зовут домашние дела, и «жизненные потребности» все еще должны быть удовлетворены в первую очередь.

Всего самого, самого доброго вам обоим

Ваша

Ханна

1. См.: п. 45, прим. 1.

2. Мэри Маккарти.

3. «Философская вера и откровение», см.: п. 262, прим. 2.

4. См.: п. 254.

5. Поэт и композитор Роберт Гильберт.

259. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 2 апреля 1960

Дорогая Ханна!

большое спасибо! Задержка не связана с безалаберностью. С каким гостеприимством Вы открыли двери своего дома Вашей американской подруге!

Первым делом о «Философах»: конечно, Вы получите копию, как только будут готовы первые философы второго тома. Это философы, которых можно объединить в группу «Взгляды мирового благочестия»: Ксенофан, Эмпедокл, Анаксагор, Демокрит, Эпикур, Лукреций, Посидоний, Бруно. Вы совершенно точно припомнили, что Эпикур и Лукреций переезжают из третьего тома во второй.

Возможно, издатели правы и план всего произведения действительно не стоит раскрывать так подробно, как я сделал это во «Введении». Он так не точен. Меня очень радует, что фрагменты «Введения» переведены и будут опубликованы. Я полагал, что от всего «Введения» целиком было решено отказаться. Это результат моих непримиримых профессорских привычек: все должно превратиться в учебник, а в учебнике необходимо «Введение». Я понимаю, что от него можно вовсе избавиться или без вреда переместить в конец книги, но мое чутье подсказывает, что я должен заранее рассказать читателю о плане, интонации и ходе своих рассуждений. Вы знаете, что я поддержу любое Ваше решение. Я искренне счастлив, что книга выходит в Америке, и заинтригован, как ее примут. Вы упомянуты там в роли редактора, и мне кажется, для Америки это прекрасная увертюра.

Передайте Генриху сердечный привет и скажите, как счастлив я буду побеседовать с ним и с Вами в конце года.

Лишь пара слов о моем выходе на пенсию: нет, никаких ссор на факультете. Вряд ли они могли бы стать достойной причиной. Во мне постепенно формировалось предчувствие, что настало мое время. Весной 1959 года я надолго охрип, и в течение летнего семестра после каждой лекции я переживал и задавался вопросом, справлюсь ли я со следующей. Мне говорили, что к концу лекции голос сильно меняется, но теперь все стало лучше. На одном из ученых советов в июле, на котором присутствовало около 50 человек, я не только выступал, но, когда меня перебили, смог добиться той же громкости, с которой говорил прежде. Но удивительным образом ощущение приближения старости меня не покинуло и усилилось с августа, когда начались регулярные кишечные кровотечения. Когда Вы были у нас, я был абсолютно уверен, что это не геморроидальные кровотечения (настолько простираются мои познания в медицине), но, должно быть, карцинома. И поскольку в моем возрасте операция уже невозможна, не было смысла торопиться, но все же мне хотелось точно знать, что происходит. Тогда выяснилось, что это не карцинома, а так называемый дивертикулез¹. Но этот опыт стал своего рода знамением, не могу сказать, что повод был достаточно веским, но я вспомнил слова отца²: нужно отказываться от места, пока другие еще считают, что ты в хорошей форме. К тому же лекции уже не захватывают меня так, как прежде. Размышления, учеба, письмо приносят больше радости. Решающим фактором было то, что я действительно не могу соответствовать всем требованиям службы. Заседания стали ужасно утомительны. Курение на них все чаще приводит к бронхиальным приступам и лихорадке, от которых я страдаю на протяжении нескольких дней. Я регулярно стал их пропускать, попросту прогуливать. Это неприемлемо, если берешь на себя определенные должностные обязанности.

Когда я объявил о своем желании, ректор ответил, что невероятно сожалеет, и предложил остаться на полную ставку еще хотя бы на семестр и читать одну лекцию, чтобы моя пенсия началась с 1 апреля 1961 года. От этого предложения я не смог отказаться, к тому же он добавил, что Базель мне многим обязан. Теперь это предложение должны одобрить в нескольких инстанциях. Но точно решено, что я ухожу в отставку либо 1 октября, либо 1 апреля.