Письма, 1926-1969

И еще пара слов о Вашем прелестном письме. Я не воспринял «подозрения» по-настоящему всерьез. Я благодарен Вам – от них я избавился. Это точка сверхчувствительности: у моего «Вопроса о виновности» серьезные личные корни – тем более глубокие, чем сильнее я осознаю, что снова поступил бы точно так же, как прежде. Для непритязательности есть причина. Вы и мои шурины «боитесь» за меня, я знаю. Я и сам боюсь. В политике нужно уметь приспосабливаться – но я никогда не занимался политикой в этом смысле, не обладал для этого необходимым талантом, я все еще открываю свою глупость – даже в тесных стенах университетской политики, где меня обманывает и использует в своих интересах любой хитрец – без злого умысла, инстинктивно.

Я разделяю все Ваши взгляды в вопросах «нации», свободы выбора политической ответственности и государства. Но все же это нечто, что нельзя выбрать, но необходимо «перенять». Это не сможет изменить даже лучший и справедливейший мировой порядок. Я не вижу здесь недостатков, но – пусть и печальное – преимущество. Если кто-то скажет: Вы – немецкая еврейка, я – немец, это всего лишь слова, и все зависит от того, как мы их истолкуем. Я непрерывно размышляю о том, что значит для меня быть немцем. До 1933-го это никогда не было для меня проблемой. Теперь же имеет место факт, который я особенно остро почувствовал в Швейцарии, острее чем дома, в Гейдельберге, весь мир единогласно кричит: ты – немец. Когда-нибудь я надеюсь дать свой ответ.

Мне кажется, определить, что такое еврей проще, чем определить, что такое немец. Это библейское верование и объединяющая идея: без них, на мой взгляд, еврей перестает быть евреем. Но вместе с ними он независим и от любой политики, и от Палестины. Палестина кажется мне временной, преходящей проблемой эпохи национального мышления, невероятно важной для вопроса о еврейской экзистенции, в действительности она не только политически неопределенна (в конце концов, всё вокруг политически неопределенно), но и представляет серьезную опасность для сущности еврейской экзистенции: она грозит умалением евреев до «нации» и следовательно грозит лишить их значения для духовного развития мира.

«Ассимиляция» для меня не принципиальный вопрос. Однако в частной сфере не может быть ни одного запрета. И Вы, и моя жена утвердили это собственными действиями. Требовать

ассимиляции было бы так же бессмысленно. Мне кажется разумным опасаться ее, ведь если на свете не останется евреев, осознающих себя евреями, исчезнет нечто бесценное. Но что-то планировать или заниматься морализаторством в этом случае кажется мне невозможным.

Вопрос в том, не является ли в духовном и интеллектуальном отношении вся ситуация с Палестиной ассимиляцией в целом: евреи остаются, но лишь нацией, наряду с другими, которая со временем становится ничтожно малочисленна и незначительна, должны ли так же исчезнуть любые останки сублимации, «избранного народа»? Исчезнет ли иудаизм даже в тех, кто по-прежнему зовется иудеями. Но и это – лишь страх. Здесь нечего требовать.

Да, как верно, что Вы постоянно вспоминаете о всемирном потопе! Он должен оставаться ориентиром. После всемирного потопа должно что-то произойти. Жизнь продолжается. Мы должны хотя бы найти звезду, чье сияние ведет к цели: нечто вроде идеи мирового порядка, которая в то же время открыта влиянию трансценденции и не приводит к простоте организации, рациональному закону на любой случай, к антиисторичности мнимого рая: без евреев я не могу представить себе этот путь, исторический, а потому связанный историей. Отсюда возникает мое беспокойство: в Палестине они могут потерять душу. Возможно, поэтому решением будет стремиться к Палестине и не посетить

ее, поскольку задача состоит в том, чтобы жить среди всех народов и в то же время противостоять им, до тех пор пока они хотят оставаться лишь народом. Это была бы новая форма жизни «вдали от дома», которая во все времена была свойственна библейской религии. Отсюда возникают напряжение, восхищение и истинная бесконечность пути.

Ах, если бы Вы были здесь – и мы могли побеседовать! И я вынужден был бы Вас разочаровать, поскольку могу выдержать не больше часа, после чего должен прилечь, устаю…

Позавчера здесь был Веркор⁵ в компании управляющего его издательством. Он хочет как можно больше издать в Edition de Minuit, по возможности перевести все мои работы. Пока не удается. У них есть связи среди представителей высшей власти, и потому они считают, что смогут раздобыть для меня официальное разрешение в Берлине. К сожалению, я сомневаюсь. Но, конечно, мечтаю о переводах. Предварительно мы обо всем договорились. Я только познакомился с Веркором. И сразу проникся к нему симпатией: умный, человечный, проницательный. Это сочетание доброты, ясности, бескомпромиссности, которые порой встречаются в французах.