Письма, 1926-1969

Вы имеете полное право быть недовольной моим продолжительным молчанием, я ни разу даже не передал привет! Никакие извинения не помогут. Но, возможно, я мог бы упомянуть о невероятном напряжении, с которым оказались связаны Гейдельбергские лекции (несколько дней назад ушедшие в печать). Я начал писать их 13 июля. Затем мы отправились в Гейдельберг. Это стоило того. Старые друзья, прекрасный город, сдержанные коллеги, преданные мне студенты: актовый зал никогда не был так полон, не было ни одного свободного места, топать запретили из-за опасности обвала, входные двери университета были заперты, сотни ушли ни с чем. Затем около 25 откликов на состоявшийся по завершении коллоквиум, некоторые из них весьма серьезные. Немецкие студенты! Их так много, хоть они и в меньшинстве! Лица сильно отличаются от тех, что я видел три года назад: заинтересованные, никаких масок, никакого напряжения, прекрасные, светлые юноши и девушки. Я был весьма тронут. И все же мы с радостью вернулись в Базель. Меня сильно поддерживает воздух мирового гражданства. Отсутствие опоры и чуждость нашего бытия кажутся мне настоящими и естественными. Студенты могут приехать и в Базель. Немецким студентам доступна валюта. Они могут прочитать мои тексты, если захотят. Я не чувствую вины за то, что покинул Германию, и за то, что не стремлюсь назад. Одна деталь: я – член Гейдельбергской академии. Пока я был там, как раз состоялось одно заседание. Меня забыли пригласить. Верный признак того,

насколько я им безразличен. Я им – сильнее, чем они мне!

Мы прекрасно провели время в компании семейства Вальц. Моя жена постоянно встречала людей, которые искренне, почти безмерно были счастливы ее видеть. Она была в приподнятом настроении, поскольку чувствовала, как сильно ее любит огромное количество людей, которые были с ней рядом во времена нацистов. Сердечность некоторых, например, хирурга Бауэра¹ и его жены² (когда Бауэр был ректором, в 1945 году, мы вместе занимались восстановлением университета), она выделяла среди остальных. Там сохранилось что-то от прежней солидарности. В остальном 1945–1946 годы забыты.

А теперь о Ваших письмах. Первое (от 25 июня) пересеклось с моим. Смерть Вашей подруги: мы хотели бы умереть так же спокойно – вот истинная связь с людьми, умение не скрыться от внешнего за оболочкой лжи. Но остаются разлука и тайна. Внезапно умер наш дорогой, любимый Шварбер³

, директор библиотеки. И тоже в ясном сознании, попрощавшись со всей семьей. Я вижу, как это укрепило его связь с его оставшимися в живых родными. Мы с женой многое потеряли с его уходом. Я обязан ему своим назначением в Базеле.

Благодарю за копию слов Черчилля 1938 года. Помимо этого, должно быть и открытое письмо Гитлеру, в котором говорится примерно то же самое.

Merkur в безопасности еще на один год. Во времена нацистов я не слышал о Verlagsanstalt. Я 

без сомнения согласился бы у них публиковаться. Я упомянул Пипера только на тот случай, если Verlagsanstalt откажется. Хотя это маловероятно.

О переводе моей книги по истории в Лондоне я больше ничего не знаю. Если и Вам до сих пор ничего не пришло, я должен обратиться к ним с запросом.

Что касается войны: Ваша история о еврее и лающей собаке выражает самую суть. Мировая история прямо сейчас зависит от пары людей в Кремле. Никто не знает, хотят ли они развязать войну любой ценой, как Гитлер, или, в случае неудачи своего шантажа и блефа, в конце концов удовлетворятся половиной земного шара. Последнее, однако, учитывая исторический опыт, маловероятно, но, к сожалению, возможно: если Кремль решит, что война и для него будет слишком рискованной, и потому будет постоянно ее откладывать. Я не был бы так уверен в том, что война неизбежна. Но я, как и Вы, живу в тревоге, что она может начаться в любую минуту. В любом случае ситуация в Корее не так плоха. Если все идет к мировой войне, она разразится и без Кореи. Если нет, то американцам стоит понять, что одна лишь техника не сможет восстановить мировой порядок.

Полагаю, Вы прекрасно провели время посреди восхитительного пейзажа вместе с мужем и Вашем приятелем Альфредом Кейзином и теперь снова вернулись в Нью-Йорк. Надеюсь, корректура книги готова. И она выйдет уже зимой. Я с нетерпением жду – после прочтения последней главы и после Ваших рассказов, после полученного ранее фрагмента – невероятного успеха, но никогда невозможно узнать наверняка, поэтому я осторожен – из некоторой суеверности. Но уже горжусь Вами.

Я невероятно рад, что Вы выбрали эпиграф из моей «Логики». Каждая примета, связывающая Вас со мной, невероятно меня воодушевляет. Отрывок о «драконе»⁴ несомненно подходит гораздо лучше. Новый гораздо философичнее и убедительнее.

Через несколько дней мы отправляемся в Санкт-Мориц, с нетерпением ждем отличного отдыха – надеюсь, его ничто не омрачит.

Мы думаем о вас: о том, как в следующем году вы вдвоем посетите Европу, если…