Письма и дневники

Я прошу Вас, для меня, для всей труппы, для всего дела, для Вас самого, – снять с вопроса о Нелидове такую остроту постановки.

Это мое последнее слово».

На этом письме рукою Станиславского проставлена дата: 7 февраля 1908 г. (Музей МХАТ, КП 20594/16). Сохранилось также следующее письмо Немировича-Данченко (КП 20504/17) с проставленной Станиславским датой 9 февраля. «Да, надо попробовать поговорить. Трудно это очень. Чем дальше, тем трудней. Но надо попробовать.

У меня в кармане лежит уже два дня письмо к Вам, короткое. Я не посылал – ждал, пока вопрос о приеме Нелидова окончится совершенно. Чтоб письмо мое не имело характера угрозы. Я писал Вам, что считаю себя свободным

от связи, заключенной между нами 10 лет назад. И Вас освобождаю. И в дальнейших поступках не буду считаться с этой связью.

Но я был бы глубоко-глубоко счастлив, если бы мне захотелось с радостью порвать это письмо.

Нет, я Вас никогда не считал врагом. Не помню, чтобы когда-нибудь считал. Я просто устал бороться. С чем? И с такими чертами Вашего характера, которые, по-моему, вредили нашему делу, как я понимал, и с такими чертами Вашей художественной личности, которые Вам же мешают быть гармоничным.

Я очень многим жертвовал ради Вас. Не думаю, чтобы среди Ваших близких был кто-нибудь, кто бы пожертвовал столько, и не думаю, чтобы я кому-нибудь жертвовал стольким.

Поговорим.

Но я очень разбит и должен воспользоваться свободным днем завтра, чтобы просто лежать целый день. Может быть, во вторник, в среду».

Как бы резки ни были взаимные претензии и разногласия, однако всегда оставалась почва, на которой эти разногласия разрешались. Так, в разгар ожесточенного разбирательства инцидента «Германовой–Гзовской», Немирович-Данченко писал (письмо от 21 ноября 1907 г., Музей МХАТ, КП 20594/11): «В сравнении со всем тем, что составляет истинный Художественный театр, с тем «великим», которое одно имеет право требовать всех Ваших нервов, в сравнении с Вашими репетициями и ролями, – случай, произошедший на Малой сцене, так мелок, так ничтожен, что только Ваша взвинченная подозрительность могла представить его Вашему воображению в таком объеме. При всем желании увидеть в произошедшем инциденте событие большой важности, событие, способное повести к Вашему выходу из директоров, – я этого не могу. Это в моих глазах – только домашний скверный случай, пережаренная котлета за обедом в тот день, когда вечером ждут дорогих или постоянных гостей, домашняя ссора двух детей от разных отцов перед получением большого наследства. А взрослые вдруг придали этой мелкой ссоре такое значение, что готовы отказаться от самого наследства». Тремя днями позже Немирович-Данченко писал после репетиции: «Знаете что, Константин Сергеевич? Я давным-давно не помню, чтобы испытал такую надежду «соглашения» между нами, как сегодня во время беседы о «Росморсхольме». Я думаю сейчас, я охлаждаю себя, что увлекаюсь. Но давно уже надежда эта не блистала так ярко. И почему? Потому что я вдруг увидел, что художественные цели наши вдруг снова сходятся. Я считал уже их на безнадежно далеком расстоянии друг от друга, – тот же графический путь, который я три года назад рисовал Вам, когда почувствовал, что мы пошли по разным дорогам. Мы пошли снизу, и у нас была общая цель. Мы перешли ее и пошли дальше по разным дорогам. И вдруг я сегодня почувствовал, что мечты моих последних лет – почти то же, что новые Ваши мечты. Боюсь ошибиться и потому, повторяю, охлаждаю себя. Но если это так, то вот – самый блестящий проект соглашения. Блестящий, потому что истинный, внутренний, художественный. И перед ним все остальное – легкодостижимые подробности.

Эта надежда блеснула мне сегодня, после двух недель мучительнейшего

переживания того письма, которое мерещится мне, моего письма к Вам, где я говорю, что нам пора ликвидировать нашу связь, что мы будем только толкать друг друга» (Музей МХАТ, КП 20594/12).

К сожалению, не сохранилось то письмо, которое Немирович-Данченко получил от Станиславского после другой репетиции «Росмерсхольма» 1 марта 1908 г. и на которое спешил ответить: «Благодарю Вас, дорогой Константин Сергеевич! Когда я уходил из театра, одна нелюбимая Вами актриса, находящаяся, однако, на высоте истинного понимания Ибсена, – сказала мне:

– А вы хотите идти в Малый театр! Да разве вы там не встретите ту же мелочность? Но там вы останетесь один, а здесь – протяните только руку через головы всей толпы пошлости, и вы встретите горячую поддержку в Константине Сергеевиче, как бы к нему ни относились.

Через час дома я получил Ваше письмо.

Да, много надо нам говорить. Мы, наверное, гораздо лучше, чем кажемся друг другу «через головы толпы пошлости».

Ваш В. Немирович-Данченко».

(Музей МХАТ, КП 20594/19).

ЗАСЕДАНИЕ ПАЙЩИКОВ 2 МАРТА [1908 г.]