Письма к Безымянной

Когда французы стали проигрывать сражение за сражением, Людвиг начал писать и чуть другую музыку. Первой вехой стала пьеса для очередного автомата, механического органа-гиганта, который, правда, в итоге с ней не справился. Нот для умной машины оказалось анекдотически много, как когда-то ноты Моцарта не вместились в разум Иосифа. Но бравая «Победа Веллингтона при Виттории»[100] – которая на деле, в собственном сердце Людвига, воспевала и Асперн, и Вену, и еще десятки битв – не пропала: заказчик предложил доработать ее и исполнить на ближайшем концерте в пользу солдатских семей. Инструментальный масштаб, правда, получился таким, что понадобилось сразу три дирижера. Одним стал Людвиг, вторым – придворный композитор Вейгль, а третьим – невероятно – сделался сам Сальери, организатор сбора, взявший самые гремучие и капризные партии. Стоя с ним в некотором смысле плечом к плечу, чувствуя нить, коей пронизала воздух меж ними музыка, Людвиг и понял, как далеко шагнул от себя прежнего менее чем за год. Для него обычным было просить у Сальери совета, обычным – безоглядно доверять ему свои сочинения. Но дирижировать вместе, этим единением напоминать всей Вене: «Подними голову, сотри с лица кровь, враг бежит, он больше никого не тронет!» – такого он не представлял. Он понимал: ценители «привычно мрачного, непонятного Бетховена» сочтут «Победу…» напыщенной пустышкой, наивной вариацией на тему золотой гусыни. Но он понимал и иное: уставшей стране, чтобы радоваться, нужна именно она. Радость не знает вычурности и сумрака, радость не знает надрыва и вечности. Радость сиюминутна, бесхитростна – тем и ценна, а особенно радость победы, способной в следующий же миг превратиться в поражение. Вене пьеса понравилась. Людвиг написал еще пару похожих вещей, затем доработал героичную «Леонору», которая неожиданно тоже нашла наконец теплый прием, – и вот, к нынешнему году «непонятный Бетховен» уже на порядок понятнее. А еще богаче, уважаемее и, главное, озарен светом. Его музыка нужна не только «просвещенным бунтарям», а ему не пришлось даже переступать через себя, всего-то на одно он и решился – разделить с миром собственную радость.

И конечно же, любовь.

За соседний стол садится компания в ярких мундирах – все больше мужчины примерно его лет, бледноватые, но с весело горящими глазами. Они требуют пива, самозабвенно галдят и вроде как нестройно поют. Голоса такие зычные, что Людвиг чудесно их слышит и быстро понимает: речь русская. Ребра сжимаются в тот же миг, шея тянется в сторону компании сама, взгляд начинает бегать по лицам.

– Чего ты? – интересуется Николаус, жуя кусок мяса. – Твои друзья, что ли?

Людвиг вздыхает и, с усилием отвлекшись, качает головой.

– Показалось, – бросает он и в последний раз обновляет брату и себе бокалы. – Нико… давай выпьем за то, чтобы домой вернулись все. Что бы это ни значило.

– Давай, – удивленно, но быстро соглашается Нико, и они делают по несколько глотков. А вот доедать жаркое уже не хочется.

После победы над Наполеоном именно в Вене обсуждался новый миропорядок. Еще недавно в столице яблоку негде было упасть от гостей всех званий и национальностей. Людвиг умудрился перезнакомиться с уймой императоров, князей, герцогов – и многие, кстати, оказались людьми неплохими. Что говорить об офицерах и солдатах. Но сколько он ни всматривался в лица в театрах, сколько ни играл на балах, посылая публике мысленный зов, F. и L. так и не нашлись. Погибли они в овраге? Не приехали? Или находились здесь, но не желали видеть… как там… сожителя темных сил? Что наговорил им Гете? Первые мысли будили горечь, вторые – ярость, а потом их сменяла пустота. Спросить было не у кого: даже полных имен своих знакомцев Людвиг не знал. Оставалась Безымянная, но отчего-то с ней вспоминать чудовищный вечер в чужом саду было страшно. После их с Людвигом воссоединения внезапно кончились сны. Пропал костяной трон, пропал безликий король – впрочем, безликий ли, вспоминая все, что постигло мир за последние годы? В свете Эльбы и Святой Елены исчезновение короля было закономерным, но все же…

Русские взрываются хохотом, один кричит фразу, которую Людвиг понимает целиком: «Прекрасен наш союз!» Глаза снова, помимо воли, устремляются на пустое место за столом, но ни горшка, ни бокала там уже нет. Зато на стуле скромно сидит Безымянная, она одета сегодня необычно – в мундир, тоже русский. Она слабо, ободряюще улыбается. Свечные блики превращают ее локоны в расплавленное золото.

– Прекрасен наш союз, – говорит Людвиг на немецком. Нико поднимает брови.

– Как трогательно. Да, пожалуй, он неплох.