Письма к Безымянной

Снова переведя глаза на возлюбленную, Людвиг вспоминает, как ревели летом фейерверки над Веной – победные всполохи, бесконечный небесный сад диковинных георгин. Тогда она тоже ходила так – не в платье, а в форме, и волосы ее были подвязаны широкой зеленой лентой. Они бродили по взбудораженному городу, всюду попадая в цветное сияние, они целовались в каждом переулке, забывая о приличиях, – но оставались невидимыми. В те минуты ему казалось, что все невзгоды стоили этих фейерверков, этих поцелуев, этого торжества. Ныне, даже радуясь Безымянной, он не может забыть: на столе еще недавно стояла поминальная еда. А F. и L. так и не нашлись.

– Поехали домой, – тихо говорит он, точно не зная, к кому обращается.

– Да, я тоже устал. – Николаус кивает и первым встает. – Заночую у тебя, ладно? Раз уж ты на карете.

– Разумеется! – Впору вспомнить, как неохотно брат оставался у него в юности, и возрадоваться. – Тебе повезло, в этой квартире у меня даже есть вторая кровать!

На выходе из «Лебедя», бегло обернувшись и вглядевшись в сумрак залов, Людвиг вспоминает, с чего начался разговор здесь, и тихо спрашивает:

– А что было с тем королем?

– Которым, когда? – Брат потирает веки кулаком. Похоже, он вот-вот уснет стоя.

– Твоим прокаженным. – Людвиг проводит пальцами по своему лицу, изображая бинты. – Нашла его смерть?

– Нашла. – Николаус кивает, ступая из-под крыльца на заснеженную мостовую. – Но могу себе представить, как она об этом сожалела. Думаю, если она правда бродит среди людей, ей довольно грустно с некоторыми из них расставаться.

Похоже, он перебрал: такие речи ему несвойственны. Холодок снова бежит по спине, в этот раз причина прозрачнее. Но отвлекаться некогда: забираясь в карету, Николаус едва не расшибает нос, и приходится быстро поддержать его за шиворот.

– Откуда у тебя эта… мысль? – уточняет Людвиг, когда брат забивается к окну, в пестрое гнездо подушек. Но оказывается, он уронил голову на грудь и уже дремлет. – Ладно.

Он бегло оборачивается, надеясь увидеть Безымянную рядом: вдруг решит проехаться с ними? Но силуэт ее, бледный, высокий, задержался на крыльце, и приходится помахать рукой. Она качает головой, тая в воздухе. Не поедет. Вздохнув, Людвиг называет кучеру адрес и захлопывает дверцы. Что бы это ни значило, к вечеру она будет дома. Как все-таки жаль, что Нико ее не видит. Умер бы от зависти.

– Прекрасен наш союз, – тихо повторяет Людвиг сам себе, пересаживаясь к брату ближе.

На стекло кареты все гуще налипает снег.

Часть 6

Без семьи

1820

Липициан

Когда они встречаются взглядами, Карл сразу потупляется, но хотя бы не отступает – и это вселяет тень облегчения. Неотрывно наблюдая за понурым мальчиком, Людвиг облизывает губы, медлит и наконец все же осторожно, почти заискивающе спрашивает:

– Ты правда рад?

– Да. – Но головы Карл не поднимает. – Я рад. Потому что очень устал.

– Понимаю. – Людвиг кивает. Кладет руку ему на плечо, чувствуя под пальцами хрупкие кости, напоминающие скорее о жеребенке, чем о человеке. «Потому что устал». Не «потому что мне с тобой лучше». Пускай хоть так. – Чем хочешь сегодня заняться? Может, сводить тебя в кофейню? Или поедем в Пратер, или в цирк?

– Я бы погулял, – тускло отвечает Карл. Кругловатое милое лицо его ничуть не оживляется. – Если ты не против. Один.

Последнее слово тяжелее камня, а впрочем, Людвиг его почти ждал. Правда, не подготовился должным образом, не знает, как реагировать. Как и обычно.

– Конечно… – Все, что удается выдать. – Только все же обещай…

– Я к ней не пойду. – Карл выпаливает это громче, резче, но лицо все такое же пустое. Он вскидывается, и Людвиг болезненно падает в странные серо-синие глаза. Чужие глаза. – Клянусь.

– Клятвы мне не нужны, – спешит заверить Людвиг, уже жалея, что вообще заикнулся. – Хватит обещания. – Кинув взгляд за окно, он спохватывается. – Вот только там моросит дождь, не хочешь пока…

– Обещаю, – просто отзывается Карл и, развернувшись, бесшумно выскальзывает из комнаты. Не дослушал. Тоже не редкость.

Оставшись в одиночестве, поморщившись от нервного колотья в желудке, Людвиг оборачивается. Рояль красного дерева высится у окна унылой громадой; украшающие его резные подсвечники напоминают не то насупленные брови, не то насмешливые глаза. Даже инструмент встречает презрением незаданный вопрос «Не хочешь пока поиграть или послушать мою новую сонату?». Этот-то степенный, большого ума англичанин, живущий с Людвигом третий год, знает все ответы наперед и не питает иллюзий.

«Не хочу».

«Нет, ничего я не сочинил, я же говорил, что сочинять – это не мое».

«Новая? Здорово, но послушаю на концерте с твоими поклонниками».