Письма к Безымянной

Карл не просыпается, когда приземистая громада Вассерхофа склоняет над каретой серый щербатый лик. Николаус не обманул: дом впечатляет, даже немного страшит. Скорее всего, это правда была когда-то крепость: стены толстые, справа от основного фасада любопытным острым ухом торчит башенка. Людвигу бы тут не понравилось, он непременно вспомнил бы свой угрюмый кошмар – Башню Дураков, – если бы не большие, горящие золотом окна и не толпа молодых деревьев вокруг. То ли брат все так обустроил, то ли тот, у кого он это поместье купил. «Николаус ван Бетховен, землевладелец!» – так он гордо подписал первое письмо из нового гнезда. Людвиг не преминул поддразнить его, подписав свое: «Людвиг ван Бетховен, мозговладелец!» Но Нико не обиделся, скорее всего его смягчила приписка, от которой Людвиг не удержался: «Я очень рад, что ты наконец переехал, лучше не держаться за места, где нас разрывали на части». Он-то понимает: Линц после войны все-таки мучил брата, мучил, как бы тот ни бравировал решимостью и человечностью.

И вот они приняли наконец приглашение гордого «землевладельца», пусть и не в тех славных обстоятельствах, каких бы хотелось. Мирно стучит дождь, окна манят, лампы сияют на крыльце, с которого уже спешит к воротам высокий силуэт. Но на душе промозгло, усталость давит, выходить не хочется вовсе. В карете Людвиг с Карлом вдвоем. Безымянной нет.

– Проснись. – Людвиг склоняется к племяннику и осторожно трогает его плечо. – Проснись, мы приехали.

Он все равно подскакивает и морщится. Повязка на голове, всклокоченные волосы, затуманенные глаза делают его вид совсем хворым. Людвиг, стиснув зубы, отворачивается. Ему нужно несколько секунд борьбы, чтобы улыбнуться, когда дверь откроется и мокрый, тоже лохматый Нико воскликнет:

– Ну наконец-то! Я уже думал, вы где-нибудь утопли в болоте!

– У тебя тут есть болота? – Людвиг усмехается, щурясь от лампы в руке брата. Читать по губам за эти два года он стал лучше, пока не все длинные фразы, но такое разобрать можно. – Обязательно прогуляюсь, верну свое сердце.

Нико хмурится: шутка ему не нравится, да и самому Людвигу она не по душе. Взгляд брата устремляется на Карла, обегает повязку. Нико что-то спрашивает. Карл кивает, начиная вылезать, и говорит: «Нормально», значит, вопрос был о самочувствии и возможности передвигаться. За плечом брата маячит еще пара силуэтов – домашние или прислуга. Они сразу обступают Карла, раскрывают над ним зонт и ведут к крыльцу, так бережно, будто это раненая королевская особа. Он смущенно оглядывается. Людвиг притворяется, что не заметил.

– А ты? – спрашивает Нико, все светя ему в лицо лампой.

– Иду, – лаконично отзывается Людвиг, но брат не двигается. – Что?

– Ничего. – Нико наконец отмирает, убирает лампу, отворачивается. Машет рукой и, наверное, говорит: «Пойдем».

Людвиг со вздохом выбирается на улицу и подставляет лицо косому ливню. Так он стоит секунд пять, а то и десять, пока не убеждается: следом не выберется никто. И рядом никого, ну конечно, а брат уже удалился шагов на семь. Догоняя его, но не решаясь взять за плечо, Людвиг говорит, как он надеется, достаточно тихо:

– Я сожалею и понимаю, что виноват, если тебе это важно.

Брат кидает на него долгий взгляд исподлобья, но молчит.

Нет смысла отрицать очевидное, нет смысла добавлять что-то. Задержавшись снова, на крыльце, Людвиг оглядывает мокрый сад, ворота, карету, из которой еще пара слуг выгружает вещи. В тепло не хочется, ничуть – может, из-за понимания, что укоризненных взглядов сразу станет три. Не совсем сразу, конечно, а как только Карла обустроят. Ему, как больному, наверное, предоставят все лучшее.

«Больному». Губы сжимаются сами. Правильнее сказать «жертве», да?