Суть в том, что уехал я, можно сказать, неожиданно дня самого себя и скоропостижно; думал, что из немецкого Берлина сделаю «цурюк», а оказалось, что Россия — ближе. Ну, я — в Россию! И приехал, и живу, и, конечно, «ни сна, ни отдыха». Молодчина Иван Манухин! Не будь его — писали бы Вы теперь воспоминания о преждевременно скончавшемся Горьком, который ныне даже питерской погодою — неуязвим! Вот Вам и воспоминания! Подождать придется с этим!
Впечатления? Александр Валентинович — ничего не понимаю! Так все запутано, до того все измяты и лишены образа божия, что, право, смотришь на некакое пред тобою и соображаешь, какому существу подражает сия тварь?
Крепко? Ах, ну что же делать. Мне вовсе не хочется ругаться, но «обстоятельства заставляют».
Шутки в сторону: я все еще не привык к родине и — нет-нет — да вдруг и удивлюсь, все говорят по-русски! Неважно говорят, скучно говорят, но по-русски! И даже некоторые литераторы язвят друг друга словесно и на бумаге тоже русскими словами, хотя строят их на иноверный и иноплеменный лад. Серьезно!
Ох, не могу я понять, сладок ли мне дым отечества и насколько? Не могу еще!
Встречен демократией ласково и трогательно, одна Москва поздравила свыше 70 раз, — тут и булочники, и чулочницы, водопроводчики и даже «мужики-крестьяне Новоторжского уезда». Очень тронут. А интеллигенция — не очень меня любит, знаете ли! Нет-нет, да и уловишь эдакий взгляд стрелоподобный, испепеляющий и вопрошающий: «Ты чего хочешь делать, чорт?»
А я — молчу. И ежели в упор спрашивают — тоже молчу, т. е. говорю: «Чего же мне делать? Лечиться мне надобно!» — «Да ведь вас вылечили?» — «А мне понравилось, я еще хочу лечиться!» — «Но вот вы пьете вино и курите?» — «А это мне тоже всегда нравилось».
Дорогой Александр Валентинович — все-таки скажу Вам, что Россия — хорошая сторона и Вам бы тоже сюда? Серьезно?
Напишите, если захочется: СПБ., Кронверкский, 23, кв. 10.
Кланяюсь всему дому Вашему и обнимаю Вас.
Е. Е. НЕЧАЕВУ
29 марта [11 апреля] 1914, Сестрорецк.
Уважаемый г. Нечаев!
Стихи Ваши получены на Капри и скоро будут в моих руках, здесь. Очень благодарен Вам за книгу; прочитав ее — напишу Вам о своих впечатлениях.
Будьте здоровы!
В. И. АНУЧИНУ
11 или 12 [24 или 25] мая 1914, Петербург.
Дорогой Василий Иванович!
Прежде всего — примите горячую мою благодарность за книжку о шаманстве, — чрезвычайно интересная вещь, прочитал — не отрываясь, нашел в ней много ценного для себя. Поверьте, что говорю это отнюдь не ради комплиментов, — зачем бы комплименты?
«Сибирский сборник»? Господин редакционный комитет! Конечно, будет так, как Вы решите, но — на мой взгляд — Вы напрасно отказываетесь осуществить эту добрую затею! Напрасно! Если Вы находите, что подбор материалов не удался Вам — поработайте еще.
Мою роль в этом деле я считаю пассивной
Между «сибирским» и «русским» человеком есть какая-то разница, я очень ее чувствую, но — не могу уловить, уложить в слова достаточно ясные. Статья помогла бы мне в этом, я бы попробовал написать маленькое предисловие, выясняющее внутренний, социально-психологический смысл сборника, послал бы это предисловие на усмотрение Ваше и на Вашу критику, и, таким образом, дело у нас наладилось бы.
Что Вы на это скажете, комитет?
А Гребенщиков начинает писать все лучше и лучше! Добрый путь!
Кланяюсь, жму руку, еще раз — спасибо за книгу!
Не отвечал столь долго потому, что угнетен делами и до последних дней оседлости не имел, а вел жизнь кочевую и терял адреса.
Если будете близко гнилых мест питерских, — надеюсь — увидимся?
Г. В. ПЛЕХАНОВУ
7 [20] июня 1914, Мустамяки.
Глубокоуважаемый Георгий Валентинович!
По предложению А. И. Чхенкели мною посланы Вам рукописи Власа Триадзе, посылка идет через Stokholm. Рукописи получены мною с Капри в том порядке, как они были оставлены мне автором, и, таким образом, слухи о приключении, якобы испытанном этими рукописями, — безусловно выдуманы.
Вот я живу в России, а чувствую себя на чужой стороне — как это ни странно! Вы и представить себе не можете’, до чего здесь все изменилось к худу и добру, а куда больше — не знаю, не понимаю!