Письмо

–– Пойдем, пойдем! – ответила на это Лена, уже поднявшись и вытаскивая из пачки две сигареты, – а потом учить. <…>! – я сел на кровати.

–– Ты мне вслух почитаешь?

–– Нет уж! Сам будешь все читать.

–– Ну ладно, пошли…

–– У меня нет лекций

–– Хватит хныкать!

–– Угу.

–– Я пойду, чайник еще поставлю, – сказала Лена, глянув на ходу в зеркало.

Присев на минуту за стол вполоборота, я посмотрел на черно-белые квадраты в своем учебнике: снимки из иных миров, как чужие долины других планет…какой-то темный расплывчатый крап, таящий в себе недоброе и злое. Так они выглядят, все по-разному для ведающего взгляда, но все сумрачно за очень редкими исключениями – опухоли. Под линзами микроскопа. И, несмотря на всю к ним скуку и нежелание в них разбираться, я чувствовал к ним легкое благоговение. Привычной эволюции для них не существовало: убивая тех, в ком были, они с течением времени не исчезали как вид, а даже напротив – плодились. Появлялись снова и снова, больше и больше. Этакие уничтожающие живое программки, похожие на кусочки сырого мяса.

Привычно прижав к столу согнутые костяшки пальцев, я надавил сильнее и с ожидаемым удовлетворением выслушал хруст суставчиков, похожий на чудной скорый хор, пропевший странное свое сочинение, после которого в ладонях остался отголосок длящейся, очень легкой освобождающей ломоты. Поднявшись со стула, я все продолжал смотреть в фотографии из раскрытой книги, но думал уже о чем-то ином. Мысль перетекла и, наконец, расширившись, совершенно меня удручила. Все эти учебные дисциплины подступали со всех сторон, требовали свою мзду и имели вид неразрешимый. Я давился и не успевал проглатывать куски, а мне продолжали подставлять все новые тарелки. И тема, которая сейчас раскрыта, будет только каплей в огромном море. Неподъемном, как мне временами казалось. Деканат притих, словно выжидая. Студенческое ощущение петли на шее – скоро назначат дату последней пересдачи экзамена, после останутся один или двое, которых будет ждать студенческая смерть – отчисление. Мне все мерещилось, что я в их числе – стойкое впечатление от темного взгляда, которым меня приговорила заведующая кафедрой – рыжая, скверная полустаруха-полуженщина. В ней было недоброе, что-то от ведьмы. При ее желании экзамен превращался в разрезание на куски тех, кого она не любила, хотела проучить или вообще не могла терпеть. Отчасти мы этого заслуживали, но признать это я могу лишь для соблюдения некоторой объективности. Все пропуски мои ее науки, т.е. практических часов, были записаны в судной книге, по которой мне и воздастся; потому я и находил во всем этом некоторую обреченность…Я это все знал, сидя перед ней, по привычке поглаживая языком только-только зажившую десну. Однако, забегая вперед, она была ко мне великодушна, выпустив меня из своих рук. И даже закрыла глаза на то, что я перетягивал билет…Мое мнение о ней в миг переменилось. И то, что я чувствовал в себе тоже: со страха до ужасной благодарности и счастья, когда она отдала мне зачетку с заветной тройкой. Бог был. Предо мной сидела его ипостась и росчерком удостоверяла мое право существовать. Все это забавно, может быть, и непонятно отчасти, однако, мутно взирая, я думал об этом, когда где-то в коридоре раздался резкий, как выстрел, хлопок, после которого продолжением было нечто звонко упавшее, стальное; а где-то между ними мне показался вскрик женского голоса. Я встрепенулся.

И почти одновременно со мной открылась дверь напротив, и показался Пятидесятник в серой футболке. Мы встретились глазами, и он, продолжая стоять наполовину в комнате спросил у меня, что случилось. Я пожал плечами и ответил, что не знаю, и почти сразу направился к кухне, предчувствуя нехорошее. Через верхний край входного проема оттуда шел в коридор едва различимый туман.

Лена стояла у самого окна, почти в углу кухни, ошарашенная. У входа валялся наш чайник в собственной луже. Текла вода из крана. Под столом валялась потемневшая кастрюля. Еще через мгновение я заметил, что решетка на плите сдвинута, а на стене появилось широкое коричневого цвета пятно. Краем глаза я заметил, как из соседней двери кто-то вышел, и в следующее мгновение был рядом с Леной. Взял ее за руки и стал всматриваться ей в глаза, стараясь понять, что в итоге могло произойти именно с ней. Но все было, к счастью, хорошо. Только немного был испуг, от неожиданности. От моего сердца, что называется, отлегло. За исключением крохотных крапинок на кофте, ее не задело.

Пятидесятник закрыл газ. Быстро скопилось несколько человек.

–– Ну даете…– Пятидесятник покачал головой, как-то на свой манер подрастягивая слова, вместе с тем осматривая плиту, стены и потолок. По-моему, он даже наклонился к черной пригоревшей решетке, принюхиваясь; и потом, после паузы, добавил, – хорошо, что не в лицо… Надо же внимательно следить…

Он поднял с пола кастрюлю – то ли из интереса, то ли из долга и порядка, и быстро поставил ее на стол – горячая. Потом крышку от нее. Чайник.