Письмо

Она появилась и стояла еще на самом верху в светлых джинсах, в ярко-красной шапочке, с повязанным на воротнике дымчатым шарфом, длинный хвост которого стелился вдоль ее белой куртки, до самых бедер, оканчиваясь махровыми кистями. Она спускалась стройная и гибкая вслед за неуклюжей пожилой женщиной в темно-зеленом пальто и, еще не ступив на перрон, стала искать меня глазами, и сразу же мы встретились. Лена, сделав шаг, поставила сумку прямо на снег, и мы обнялись. Я прикоснулся к ее губам, теплым и влажным, и все встало на свои места.

–– Накурился то! – улыбнулась она.

–– Ну как доехала?

–– Хорошо. Только в вагоне жарко было…вообще невозможно! Душно. Я все не могла дождаться, когда приедем.

Я глядел, как она улыбается. Лена одела перчатки, я взял сумку, и мы пошли.

Все больше толпилось людей, самых разных. Кто-то просто стоял и смотрел на вагоны, которые пустели; а еще теплые матрацные рулеты на верхних полках словно засыпали в ожидании новых пассажиров. Прежние стряхивали с себя на мороз плацкартный дух, подтягивались и готовы были вот-вот исчезнуть в городе.

–– Как съездила?

–– Да нормально. Ничего не учила почти, только зря учебник везла. Замерз?

–– Да не очень…

(какой же все-таки я немногословный!)

Мы прошли по перрону вдоль невысокого ограждения, свернули у обнесенного тяжелыми столбиками с цепями памятника-паровоза, покрытого поверху снегом, к общежитию. Я поглядел на окно своей комнаты.

–– У меня соседи тоже приехали…вчера…

Лена бросила на меня взгляд.

–– Так со мной девочки тоже ехали с курса. Одна так вообще ничего еще не сдавала, только-только допустилась.

Свернули через десяток шагов за высоченный кирпичный дом в девять этажей и стали обходить общежитское здание, делая привычный крюк.

–– Представляешь, я линзы купила! – она вся развернулась на узкой тропинке, так быстро, что я едва успел улыбнуться, глядя, как она пятится маленькими шажками и смотрит на меня, красуясь и хвастаясь абсолютно мне невидимыми контактными линзами.

–– Очки, значит, надоели? Ты не запнись!

–– Хочу попробовать, с ними удобнее будет.

Она развернулась и несколько секунд мы шли молча. Я чувствовал, как подмерзли в перчатках пальцы. Под ее ногами хрустел снег. Еще через миг Лена сбежала с маленькой горки, по которой снежная тропинка спускалась ко входу; я сделал то же самое – быстро сбежал по скользкой тропке, чтоб не упасть, после этого холод закончился, хлопнула, как обухом, привычная дверь. Пока она открывала замок, мягкий коричневый медвежонок-брелок неистово, как одержимый, прыгал на привязи вокруг ее проворной кисти. Я поставил сумку на пол, к шкафу.

–– Давай чаю попьем! – сказала Лена, скинув быстро куртку и согревая пальцы, прижав тыльные их стороны к щекам, которые так явственно порозовели от холода и тепла.

Я сказал, что разденусь у себя и сразу поднимусь. И действительно пошел к себе…

<* * *>

Но все равно что-то было не так.

<* * *>

Я мучительно бился о стену, потому что не мог уловить смысла нашего с ней разговора, который, к слову, повторялся не единожды; и наконец не без усилия спросил:

– Объясни мне, что происходит…

– Что…

– Что вообще происходит? – я не нашел большего, что могло бы уточнить моего желания, и смог лишь снова повторить.

Ее спокойное поведение или видимость его словно оставляли на мне длинные тонкие царапины, которые сочились. Я злился той злостью, которая есть у детей, капризной, требующей всего именно сейчас, немедленно.

Спросил это вдруг, когда наш разговор на мгновение приостановился. Ловил специально момент. Я уже с десяток минут сидел хмурый, желая, чтобы мы наконец поговорили обо всем, о том, что случилось, и о чем-то еще; и все эти дни душа требовала своих ответов, не умея просто взять и успокоиться. Но словно специально Лена не позволяла мне напиться.

В тот миг глаза ее показали какой-то вызов и, может, пренебрежение. Она стала действительно серьезной, приготовилась, так что мне стал мерещиться предел, после которого уж точно все станет ясным. Витающая в воздухе неясность меня томила, унижала, смущение неясное требовало разрешения. Что-то было не так. Чутье (откуда и взялось!) требовало раскрыть заговор. Я ревновал…

– Что тебя интересует? – «предел» мгновенно исчез где-то в другом месте, ускользнув снова.

Я хмыкнул, не глядя на нее, уже понимая, что она не намерена мне ничего говорить.

– Меня интересует то, что происходит, – медленно и негромко произнес я, – ты мне ничего не хочешь сказать?…сама.

Лена ответила мне взглядом.

– О чем?

Она развернула лежавшую подле колоду карт, чтобы занять ими глаза, и стала что-то раскладывать.

– Тебя устраивают такие отношения?

– Какие такие? – и кратко на меня глянула.

Она вытянула карту из своего веера, уложила в ладони так что я видел лишь кусочек рубашки, поднесла к губам и поцеловала, улыбнувшись. Я невольно подумал о даме пик.

– Мы по-настоящему не близки. У тебя есть что-то, о чем ты не говоришь со мной…И у меня есть то, о чем я молчу.