Питерские монстры

Вингедум и Павлик вошли в квартиру. К ним прибежала пятнистая кошка и начала тереться о ноги.

Омская птица надел огромные тапочки и прошаркал на кухню.

– Пельмени будешь? – раздался голос.

– Буду, – ответил Павлик, который с самого возвращения из бессмысленности мечтал поесть.

Вингедум достал пиво с короной на этикетке и принес неизданную книгу, завернутую в газету.

– Почему в газете? Может, что-то надежнее найти?

– Здесь столько слоев вранья, что ничего через них не просочится.

Омская птица вздохнул.

– Я от души писал, но книга вышла странная. Каждый раз, когда ее открываешь, вокруг распространяется серость, и зима увеличивается на один час.

Павлик отложил книгу подальше.

– Я не знал сначала, что она такое делает. Показал ее нескольким приятелям, и теперь вот.

– Что вот?

– Зима. До самого апреля.

– А о чем книжка?

– О смерти. Я на писательские курсы ходила. Там говорят, что писать нужно о том, что хорошо знаешь. В чем этот, ну, как его, эксперт.

– Логично.

Они сидели на кухне у омской птицы, пили плохое пиво и разговаривали о хорошем.

– Вингедум, простите… – Пиво придало Павлику храбрости. – А вы он или она?

– Очень ты нетолерантный, дружище. – Омская птица пощелкала клювом. – Да я и сам не знаю. Я двоякая, понимаешь?

– Не совсем, – честно признался Павлик.

– Ну, я создана для разрушения, но стремлюсь к порядку. Наверное, поэтому и город у меня получается такой странный.

– Какое плохое пиво, – ответил Павлик. – Думаю, мы все немножечко такие.

– Двоякие или плохие?

– Да.

Омская птица одобрительно кивнула.

– Иногда думаю, что, если я воплощение смерти, может, мне и не стоит созидать? Каждый ведь должен заниматься своим делом.

– Есть у меня один знакомый, – сказал Павлик, – прирожденный сыщик. Но он этого своего призвания пока не понял и не признал, поэтому мучается очень. А ты вот уже понял и даже признал. Поэтому, – Павлик поднял кружку, – нужно строить город. И пусть он не сразу будет хорошим, зато будет.

– Хорошо, – ответил Вингедум. – Я постелю на диване.

Павлик совсем выбился из сил. Он помнил только, что на пододеяльнике были маки, а на наволочке – воздушные шары.

«Так и надо», – подумал Павлик и заснул, представляя, какой прекрасный получится город у птицы смерти.

Ночью кто-то потряс Павлика за плечо. Он открыл глаза, увидел две светящиеся точки и большой острый клюв.

– Вставай, – сказал Вингедум, – тебе надо бежать.

– Опять эта женщина? – Павлик сел на кровати, озираясь.

– Нет, Оленьки здесь нет. Но я тебя обманула. Тебе здесь нельзя. Если останешься в городе до рассвета, я тебя уже никогда не отпущу.

– Почему?

– Ты мне понравился, – сказала омская птица, и ее глаза засветились еще ярче. – Поторопись.

Омская птица открыл шкаф, в котором находилась железнодорожная платформа. В квартиру влетел смятый бумажный билет, и кошка начала с ним играть.

– Идем, я провожу, – сказал Вингедум. – Только книгу не забудь.

Они снова стояли на платформе и ждали поезд.

– Почему ты решил меня отпустить? – спросил Павлик.

Омская птица не ответила, и Павлик решил, что она и сама не знает.

«Она двоякая», – вспомнил он.

Показался поезд.

– Я вернулась за тобой в обыденность и поняла, что лучше, чем сама о себе думаю. Ты сделал меня лучше, – сказал Вингедум.

– Спасибо.

– Тебе спасибо.

Павлик помахал омской птице.

– Привет Чижику-Пыжику, – сказал Вингедум в закрывающуюся дверь.

Эпизод 21,

в котором музыка находится в самом неожиданном месте

Макс и скрипач всю ночь ходили по кладбищу, пытаясь найти то, что связано с музыкой. Максим предложил водить палкой по оградкам. Звук получался разный и в некоторой степени даже интересный, но скрипач не знал, как уложить его в мелодию.

Ближе к утру скрипач остановился, вглядываясь в уже знакомый ряд надгробий.

– Только посмотри, как здесь красиво, – шепотом сказал он и замер. – Вот черт, да это же ноты! Это моя партитура!

– Где ноты? – спросил Макс. Он встал за спину скрипачу. – Я не вижу.

Скрипач обвел пальцем очертания памятников и ровные ритмичные оградки.

– Все это нотный стан. Видишь, надгробья разной высоты и ширины? И мелодия то опускается, то поднимается вверх. Каждый материал – длительность ноты. Мрамор – целая, гранит – половинная, гранитная крошка – восьмая, а деревянный крест – шестнадцатая. – Скрипач был в восторге от собственного открытия. – А вот там, где скамейка, – реприза. Мелодия начинается от заброшенной могилы в начале аллеи и продолжается до самого конца.

Макс не понимал.

– Некогда объяснять. – Скрипач зажал скрипку между щекой и плечом, подул на руки, согревая, и начал играть.

Максим впервые видел скрипача по-настоящему живым.

Музыка получалась очень странной. Сначала она казалась неприятной, резкой и даже болезненной, но потом, привыкнув, Макс стал слышать в ней покой и красоту безвременья.

– Хватит с вас, – прервала воробьиная девочка. – Живым нельзя слишком много музыки кладбища.

– Это невероятно! – сказал скрипач, отмахиваясь от солнечного света.