Пламя, или Посещение одиннадцатое

Отрабатывая свою «дворницкую», подметал я прошлой весной, пока в экспедицию не уехал, часть набережной Карповки за садиком и тротуар напротив. А метлу и совок оставлял в туалете, что между «Римом» и метро, платя за ключ и аренду сорок четыре копейки в месяц туалетчице тёте Соне, «татарке питерской», полнотелой, низкорослой, с густыми чёрными бровями, вскоре ушедшей досрочно на вечную пенсию из-за небрежного обращения с пивом и дихлофосом, – с «пропорцией переборщила», больше рассчитанного в кружку впрыснула. Работал ночью или рано утром. Насмотрелся на чудных и загадочных посетителей «Рима». Они с другой будто планеты. Не говорят – словно немые, общаются телепатически, один другому подавая знаки непонятные. Однажды я, оставив метлу и совок в туалете, закрыв туалет на ключ, направился было домой, но попал, как курица в ощип, в облаву. С двух сторон садика, по два с каждой, подкатили четыре жёлто-синих с зарешечёнными оконцами уазика, из которых проворно выскочили милиционеры, похватали всех, кто шарахался по садику, и битком в машины, как сельдей в банку, натолкали. Не забыли и меня. Привезли в отделение милиции, что на Монетной. До утра продержали. Меня первым, разобравшись, отпустили. Образу «хмыря» и тем более дилера я не соответствовал, в чёрных списках не числился. Но по «наркушным» садикам в такое время суток мне посоветовали строго больше не бродить «без документов», в другой раз так просто, пригрозили, не отпустят. Я там работал – не бродил. А им «неважно». В другой раз постараюсь не попадаться, без документов «не бродить» – пообещал. Пообещаешь.

Из садика, подавая мне рукой сигнал, чтобы я «притормозил», шурша кирпичной крошкой, плавно выплыл странный тип, полупрозрачный, как высохший за обоями клоп. Лет шестидесяти-семидесяти. Спросил, помогая себе вялыми жестами, не будет ли у меня закурить «для девушки» и «“Беломору” предпочтительно». С чувством неловкости и страшной и неискупимой вины ответил я ему: жаль, мол, простите, не курю. Тип безразлично повернулся и так же плавно поплыл обратно, к скамейкам под сиренью, где ждала его приятельница, лет тридцати, как с расстояния мне показалось. Хотя их возраст разбери-ка, все они здесь «девушки», от шестнадцати до восьмидесяти, все тонконогие, как цапли.

Прошагал сколько-то, кого тут. Только миновал пешеходный переход через Кировский, к ДК «Ленсовета», разглядел на тротуаре колечко. Наклонившись, подбирал его ещё, подумал: «Яне». Небольшого размера – мне на кончик лишь мизинца и налезло, – золотое, с маленьким белым камешком. «583» – такая проба. Спрятал его в нагрудный карман штормовки.

Иду.

Увидел и слежу издали, когда он шёл ещё по мосту через Карповку, а разминулся с ним я только что – тяжело пропыхтевшим мимо меня толстяком. Весь в карманах, в металлических клёпках и карабинах. Ещё бы лямки на спине, и сходство с набитым до предела рюкзаком условно довершилось бы. Я его так и называю про себя: «Рюкзак». Мы с ним знакомы в лицо. Живём в соседях, окнами наискосок. Ему тоже гости, проверяя, дома он или нет, чтобы зря не подниматься на пятый этаж, без лифта, кричат со двора. Мне кричат «Тома», сокращённо от «Истомин», ему – «Джек». Он, наверное, такой же Джек, как я Тома. Рукой в окно помашем, я – своим, а он – своим, только тогда уж гости поднимаются. В его окне на проволоку тесно – одна к одной – нанизанные висят рыбки, окушки да плотвички. Сегодня – есть, наутро – нет, к вечеру – снова, замечаешь, висят. Сам ловит, или кто-то снабжает регулярно. И на стекле его наклеены пивные этикетки. Пивные пробки собирает? Может быть. Таких я знаю собирателей. В комнате у него стоит огромный цветной телевизор, который иногда смотрю и я, но из своей, конечно, комнаты, а звук слышу из Машкиной, через стенку. Раздражает, когда Машка и «Рюкзак» включают разные программы. Она смотрит кино, он – футбольный матч, про спорт ли что-то. Тогда я оба «выключаю» телевизора – слушаю музыку или читаю книжку.

В такую погоду дом, принадлежавший когда-то – со слов Васи-Очкарика, покойного мужа Машки, моей соседки по коммуналке, – эмиру Бухарскому, выглядит солиднее, чем в ясную погоду. Под арку этого дома я ни разу ещё не входил, хоть и живу поблизости. Не был в его таинственном дворе, как Веничка – на Красной площади. Как-нибудь надо будет заглянуть. Хотя зачем? Все дворы в городе не задавался целью посетить, жизни не хватит. Не специально, по возможности, из любопытства – можно.

«Вы, конечно, спросите: а дальше, Веничка, а дальше…»

Дальше…

Любить стал этот славный (странный) город. «Трёх революций».

Петербург-Петроград-Ленинград.