Пламя, или Посещение одиннадцатое

А потом ты как-то вдруг исчезла с моего горизонта, из моего внимания или обзора. Не на неделю, не на месяц, а на несколько лет. И как так получилось? Не пойму. Словно надела шапку-невидимку, волшебную только по отношению ко мне. Жить оставались там же, никто из нас – ни ты, ни я – никуда не переехал, а вот тебя на нашей улице, убей меня, не помню. Мы по предложению Истомы решили, что заниматься будем только спортом, рыбалкой и охотой. Никаких девчонок. Сколько-то выдержали. Кто меньше, кто больше. Первым Рыжий уговор нарушил, с цепи будто сорвался, – влюбится «до бессознания» то в одну, то в другую, чуть ли не каждый месяц – в новую. В нашу, яланскую, или на лето к нам в Ялань приехавшую, на каникулы. Непредсказуемо. Ты это помнишь? Конечно, помнишь, все же мы друг у друга жили на виду, хоть я и потерял тебя на какое-то время, на одной улице, лучшей в Ялани. Все каким-то образом вынуждены были принимать участие в его «страданиях-любовях». То «утоплюсь», то «удавлюсь». «Ах, меня бросила!» «Ах, разлюбила». Ох, как мы с ним тогда намучались. Честное слово. А после плюнули: да делай ты что хочешь, топись, давись, опять влюбляйся. Ну, ничего, пока живой и невредимый. Угомонился. Женится он на Сладких Танюхе. Мало кто в этом сомневается. Та до всякого ещё замужества в оборот взяла его конкретно. Из своих цепких рук его не выпустит. И ладно. Можно быть за Рыжего спокойным.

Помню. Ребята уже учились в Полоусно, в десятом классе, я – заканчивал в Подтёсово ПТУ, а ты – в Ялани, значит, восьмой класс. Собравшись в Полоусно, пришли мы пешком – из-за распутицы, в половодье, дорога была перелита, ни машины, ни автобусы не ходили, – в Ялань, на выходные. Перед тем как разойтись до вечера по домам, стоим возле клуба, что-то обсуждаем, о чём-то договариваемся. Рыжий курит, хочет «накуриться впрок». При родителях он не смолил, стеснялся. День ясный, тихий, небо голубое. Снег рыхлый, зернистый. Ручей бежит по нашей улице к Куртюмке, радостно журчит. Скворцы прилетели – скворчат на все голоса. Воробьи чирикают звонко. Вороны каркают. Всех взбудоражила весна. И я вдруг вижу:

Девушка неземной красоты. С перекинутым на руку красным осенним пальто. С жёлтым портфелем. В коричневом платье с белым воротничком и в чёрном фартуке. В сверкающих на солнце резиновых сапожках. С развевающимися на бегу огненно-каштановыми волосами. Торопится в школу.

Меня как к воздуху пришпилило, дыхание перехватило.

И странно, друзья мои – те в твою сторону не смотрят даже.

Мне одному привиделось, причудилось?

Да, одному, наверное.

И это была ты. За школьной дверью скоро скрылась.

Чудом в меня проникла, чудом остаёшься.

Потом настало лето. Июнь. Ты уже не выходила у меня из ума. Ну, и из сердца. Из души. Остальных девчонок я перестал и замечать. И думать мог лишь о тебе. Просыпаясь, засыпая. Мама то и дело меня спрашивала: «Ваня, да ты, сынок, не заболел ли?»

Заболел, мама, заболел – счастьем, ожиданием, надеждой. Весь мир преобразился для меня. И этот новый мир стал называться Лида. Лида – луна, Лида – река. И Лида – небо. Вдох и выдох – тоже Лида.

В тот вечер после танцев вы, девчонки, пошли на берег. К Кеми. Там младшие мальчишки жгли костёр и пекли картошку. По всей округе пахло ею. А в огородах жгли ботву – и этот запах был повсюду. Я, взяв за руку, остановил тебя. Стал что-то говорить. А думаю о том, что я впервые в своей жизни держу девушку за руку, и какая она, рука эта, мягкая и тёплая, как воск подплавленный. Ты, улыбаясь, смотришь на меня, руку не отнимаешь. Так мы, от всех отдельно, и пошли.

Я проводил тебя до дому. Белая ночь. Долго стояли у ворот.

Говорили о школе. О кино, которое смотрели перед танцами. Какое, даже помню: «Анжелика и король». О родителях печалились, как они постарели и как поэтому их жалко, – об этом. Что ты пойдёшь в девятый класс в Полоусно, а я – в армию.

Потом – 13 сентября.

Не по порядку как-то получилось. Пусть уж. Пишу – как заново переживаю. А тут – всё дорого, любой момент, в какую очередь бы их ни выстроил, в каждый – как в омут. Погружаюсь.

В этом апреле, и опять же 13-го числа, у нас случилось всё, произошло. Не до минуты помню – до мгновения. И все их после опишу. Это спасёт меня – от времени: два полных года!

Ты тогда вышла проводить меня. Возле ворот. Молчишь, склонив голову и завесив лицо волосами. Не знаю, что сказать, не знаю, как тебя утешить. И у самого земля из-под ног уплывает и небо рушится. Будто нам очень близкий человек ушёл из жизни. И мне уйти бы, но стою.

Потом всё выровнялось как-то.

Всё помню. Слово каждое. И каждый взгляд. И – интонацию.

А после – призывной пункт. Уткнулась мне в грудь лицом. Плачешь. И говоришь: «Никогда, никогда в жизни и никому, никому другому строчки не напишу и фотографии своей не дам. Тебе пришлю, которую ты просишь, где на Кеми я, а снимал твой друг Олег Истомин… Что бы, говоришь, Ваня, ни случилось, я буду ждать. Мне и дня тут было без тебя невыносимо провести. Как же прожить эти два года?.. Ты отслужишь, Ванечка, вернёшься. Мы родим сыновей и дочерей и будем счастливы».