Платье королевы

– Конечно, хотелось! Я ужасно скучала. Увы, годы летят быстро, и однажды я поняла, что будет тяжело начинать заново. Полагаю, она чувствовала то же самое.

– Ясно.

На самом деле Хизер далеко не все было ясно. Прежде всего потому, что Мириам рассказала лишь часть истории. Как этот Джереми обидел Нэн? Причинил боль – значит, разбил ей сердце, задел ее чувства? Или Мириам говорила буквально? От одной мысли об этом у Хизер скрутило живот.

– Как насчет второго вопроса?

– Ах да. Я постараюсь сформулировать кратко. Меня недавно уволили, и теперь я хочу попробовать себя в чем-то новом.

– Ты ведь журналист? Прямо как мой Уолтер.

– Я бы не посмела сравнивать себя с таким человеком. Мне очень лестно.

– Ты хочешь остаться в журналистике?

– Вероятно, да. Я потеряла место в журнале и наконец задумалась о том, чем по-настоящему хочу заниматься. Я хочу писать о том, что для меня важно. Хочу написать о работе Нэн у Хартнелла. О том, каково быть вышивальщицей и создавать свадебное платье для королевы. Только расспросить Нэн я уже не могу, и у меня нет других очевидцев, кроме…

– Меня.

– Да. Знаю, что вы не даете интервью, и я уважаю вашу позицию. Но без вас ничего написать не получится.

Мириам коснулась рук Хизер.

– Разумеется, я тебе помогу. Именно это я и хотела тебе сообщить.

– Дэниел уже все рассказал?

– Да. Просил пойти тебе навстречу. Такой чуткий мальчик!

– Вы не против вспомнить свою работу у Хартнелла? Раньше вы не говорили об этом в интервью.

– Ты не поверишь, но говорила. Несколько раз, в первых интервью, когда только стала известной. Но людям, точнее мужчинам, которые задавали мне вопросы, было наплевать. Им требовался феникс, восставший из пепла войны, а многолетняя работа вышивальщицей не похожа на мгновенный успех. Впрочем, вскоре я и вовсе перестала давать интервью.

– Даже несмотря на то что были замужем за маститым журналистом?

– Даже несмотря на это.

– Разве вы не хотели рассказать, как все было на самом деле?

– Я рассказала. Все до последнего слова – в моих работах.

Они посидели в тишине. Хизер понемногу успокаивалась, когда вдруг почувствовала укол тревоги.

– Как вы думаете, Нэн не была бы против? Я не стану вдаваться в подробности ее личной жизни. Не стану писать об этом Джереми и о побеге из Англии. Если я напишу только о вашей дружбе, о вашей работе над платьем?

– Она ведь сама оставила тебе вышивки, верно? Хранила их годами и оставила тебе. Если бы она действительно хотела забыть о работе у Хартнелла, думаю, Энн давно бы уничтожила вышивки.

– Но она их сохранила.

– Она хотела, чтобы именно ты заглянула в приоткрытую дверь. И ей, и остальным девушкам, трудившимся над платьем, давно пора получить признание. И я тебе в этом помогу.

– Спасибо.

У Хизер срывался голос – от облегчения и, похоже, радости. Наконец у нее будет возможность узнать больше о Нэн, о ее жизни и работе. Мириам похлопала Хизер по руке, а затем потянулась за сумочкой.

– У меня для тебя кое-что есть. Помнишь веточки белого вереска, которые Энн придумала добавить на шлейф? Вот образец, который она сделала для месье Хартнелла. Храни.

С этими словами Мириам вынула из сумки небольшой сверток и вручила его Хизер. Внутри, под несколькими слоями папиросной бумаги, лежал шелковый квадрат размером с салфетку, а на нем – веточка вереска, вышитая жемчугом и бисером. Такой вереск Хизер видела у Нэн в саду.

– Помню, как Энн рассказывала месье Хартнеллу о своей задумке, – произнесла Мириам с нежностью. – Ее вдохновил горшочек с белым вереском, подарок королевы – то есть матери нынешней королевы. Наверное, Энн забрала его с собой в Канаду.

– Да, и он разросся по всему саду. Когда Нэн продала дом, мы с мамой забрали отросток того вереска.

– Он еще цветет? – удивилась Мириам. В ее глазах стояли слезы.

– Еще как цветет! Хотите, я и вам пришлю отросток? Хотя, наверное, нарушу какие-нибудь законы.

– Не нужно. Знать, что вереск цветет где-то… О, Хизер, этого мне достаточно!

– 28 –

Энн

3 декабря 1947 г.

Энн сделала так, как предлагала Мириам, и пошла к врачу, чтобы подтвердить беременность. К доктору Ловеллу она ходила всю жизнь. Он с заботой отнесся к ее родителям, болеющим перед кончиной, он утешал Энн и Милли, когда погиб Фрэнк. Энн надеялась, доктор Ловелл поймет ее и посочувст- вует.

Она ошиблась.

– Что сказала бы ваша мать, узнав о вашем позоре?.. Вот что происходит, когда девица забивает себе голову новомодными идеями! Я всегда знал, что такая работа ни к чему хорошему не приведет.

Выдержав десять минут подобных оскорблений, Энн вышла из кабинета врача с колотящимся сердцем и – все же – высоко поднятой головой.

Она отправилась на почту, потому что полночи сочиняла письмо для Милли и не отправила его раньше лишь из-за призрачной надежды, рухнувшей пятнадцать минут назад.

Короткое послание уместилось на одном листе обычной бумаги. Ушло авиапочтой.