Площадь Борьбы

Взрослые на улицах толпились теперь у газетных стендов, вычитывая новости с фронта, они вместе слушали радио, стоя возле уличных репродукторов, черных больших тарелок на фонарных столбах, словом, взрослые как бы все разом отвернулись от Мишки Соловьёва и позволили ему делать то, что он хочет.

Постепенно он вообще перестал ходить в школу.

С утра забирал у матери завтрак, закидывал за спину школьный ранец и сразу бежал на Центральный рынок. Если ему надоедало стоять за чьим-то прилавком и присматривать за товаром (ощущая свою причастность к большому важному делу), он бежал дальше вверх — по Трубной улице, по переулкам, через дворы, наблюдая различные живые картины: идущих в колонне солдат, бойцов Трудфронта, в основном женщин и девушек, упрямо роющих щели и строящих баррикады посреди главных московских улиц, обычных стекольщиков, осторожно несущих оконные стекла, у них после бомбежек прибавилось работы. Дома постепенно пустели, народ под видом дачного отдыха срочно эвакуировался из Москвы, куда-нибудь за пятьдесят-сто километров, в глушь, в деревню, все опасались бомбежек, особенно родители с младенцами, все хотели уехать подальше в лес, в укромный уголок, и Москва действительно пустела не по дням, а по часам, постоянно из всех подъездов выносили вещи — и не поймешь, то ли это были сами хозяева или нанятые ими грузчики, то ли грабители, уже ничего не боявшиеся…

Навалившуюся на людей тяжесть он как бы вовсе не замечал, или не придавал ей значения, ведь взрослые всегда чем-то встревожены, если не пьют и не празднуют.

Этот вид полувыпотрошенной, взъерошенной и почти безумной Москвы ему нравился, всеобщее переселение народов тоже сулило немало возможностей.

Можно было зайти в подъезд и увидеть там гору всего, вынесенного из квартир: какие-то велосипедные детали, ржавые цепи и колеса, старые неработающие приемники, картины, этажерки и табуретки, которые просто не поместились в дачный грузовик, и пока тебя не шуганут, можно покопаться в этом барахле и что-то надыбать, так Соловьёв обзавелся старинной синей бутылкой со стеклянной пробкой, коллекцией непонятных пружин и зелеными от времени офицерскими пуговицами, которые намеревался продать.

Люди в этих переулках вокруг Трубной площади рассказывали, что вчера ночевали в метро, прямо на рельсах, что там было душно и страшно, что их выпустили только в четыре утра, и Мишка им страшно завидовал. Он мечтал переночевать в метро, но в Марьиной Роще никакого метро еще не было, не было там и подвалов, одно на всю округу большое бомбоубежище было лишь на пересечении Сущевского вала и Шереметьевской, но никто туда идти не хотел, хотя по проездам Марьиной Рощи ездила машина и гудела, загоняя всех во время воздушной тревоги. Люди спускались в собственные погреба, подполы, это в лучшем случае, в худшем — оставались дома.

Однако и в тихой Марьиной Роще началось рытье «щелей» и самодельных укрытий, по улицам ходили девушки с красными повязками и распоряжались работами, хотя их никто не слушал. Образовалось целое море новых интересных мест, кругом лежали груды земли, летние дожди заливали эти новые дыры, выкопанные человеческими руками, в них плавали щепки, свежие листья, окурки, всякая полезная мелочь. Городская земля словно вздыбилась в ожидании исторических событий и сама куда-то пошла.

И каждый день приносил что-то новое.

Однажды Мишка даже упросил отца взять его с собой на крышу во время ночного дежурства — а потом, придя домой под утро, долго не мог заснуть, колобродил на кухне, пил заварку из носика чайника, жевал сухари, непредусмотрительно оставленные матерью на сковороде, переставлял посуду в поисках завалявшихся конфет — и решено было больше его «на бомбардировки» не брать. Увиденное Соловьёвым в ту ночь навсегда осталось в памяти фантастической картиной: в разных частях города валил дым и полыхал огонь, отец сокрушенно цокал языком, но Соловьёв все ждал, когда же появятся наши самолеты — и вот они появились и рассекли светлое от огней небо своими стальными крыльями, это было настолько величественно и волшебно, что он был вне себя от восторга.

В ту августовскую ночь погибло в разных частях города не менее ста пятидесяти человек.

Вокруг военкомата — толпы добровольцев. У магазинов стояли очереди, собирались в кучки и те, кого мобилизовали на рытье окопов и сооружение заграждений. Огромные толпы с утра торопились на рынок, чтобы что-то обменять или купить, стояли очереди даже у сберкасс — одни покупали облигации оборонного займа, другие снимали со счетов наличные деньги; все как будто сошли с ума — громко обсуждая прямо на улице последние известия, все почему-то верили, что немцу уже дали последний бой, и он остановлен, называли имена городов и рек: Березина, Днепр, Киев, Смоленск.