По пути в Лету

Наконец привели обратно Константинова, запустили защиту… Ещё через полчаса стало ясно, что поручители судье больше не нужны. Меру пресечения не изменили, срок содержания продлён ещё на полгода. Ему также отказано в ознакомлении с теми материалами дела, с которыми он не успел ознакомиться. Мотивировка такая: «у суда нет технических возможностей». Правда, сторона защиты ознакомиться сможет… Но, исходя из своего небогатого опыта, я заметил, что для нашего правосудия адвокаты – досадная помеха, мешающая выносить нужные приговоры. Помеху эту постоянно пытаются опрокинуть, прижать ниже травы, но она возникает снова и снова…

Вернулся я домой уже вечером злой и обессиленный. Словно побывал в давильне. Да так оно и есть. Настоящая давильня, рассчитанная на то, чтобы лишить воли подозреваемых и подсудимых, их родственников, общество, которое следит за ходом дела. Десятки таких заседаний, пустые часы в коридорах… И ведь такое в сотнях и сотнях судов по России, тысячи и тысячи дел…

На наших глазах наращивает обороты двигатель репрессий, а мы наблюдаем. Даже соглашаемся с ними, оправдываем: да, дескать, Навальный не может быть не замаран, тоже подворовывал; Удальцов-то всё-таки встречался с Гиви, сам признаёт; Саид Амиров наверняка заказывал устранять врагов, как в Дагестане без этого; эти, по 6 мая, они знали, на что шли, вот и получают… Так же, наверно, и в 37-м оправдывали аресты и новые и новые дела… Отличие сегодняшнего момент от 37-го в деталях – например, что не расстреливают.

Но если завтра Саид Амиров умрёт, то вряд ли кто-то поверит, что он умер «по естественным причинам», хотя ему, судя по всему, созданы такие условия заключения, что умереть не мудрено… А сколько у нас «вешаются» в камерах, скольких уничтожают «при оказании сопротивления»…

37-й, это не календарный год, а целая эпоха. Десятилетия. Там всё шло без особой спешки, волнами. И тоже было подобие правосудия со следствиями, защитниками, судебными заседаниями…

В тот раз я не стал, как обычно после столкновения с окружающим миром, пить водку, а снял с полки несколько книг. Нашёл в «Круге первом», романе о сталинских временах, главы о том, как Иннокентий попадает в тюремный конвейер: отрезание пуговиц, потрошение ботинок, раздевание-одевание… И есть точная мысль посреди этого нарочито сухого, протокольного описания:

«Думая прежде об аресте, Иннокентий рисовал себе неистовое духовное единоборство с государственным Левиафаном. Он был внутренне напряжён, готов к высокому отстаиванию своей судьбы и своих убеждений. Но он никак не представлял, что это будет так просто и тупо, так неотклонимо».

Помнится, нынешний президент вручал Солженицыну какую-то высокую награду, лично домой к нему приезжал. За что? Ведь это просто и тупо, неотклонимо

возрождено до мелочей. Видимо, наградил за то, что книги Солженицына очень ему помогли бороться с врагами. Научили многому.

И я открыл «Воскресение» Толстого. Сцену, где в каторжанском бараке спорят революционеры царских времён и примкнувший к ним Нехлюдов.

«– Мы спорим, что лучше, – злобно жмурясь, сказал он (Крыльцов – Р.С.)… – Спорим, да. А они не спорят, они знают своё дело, им совершенно всё равно, погибнут, не погибнут десятки – сотни людей, да каких людей! Напротив, им именно нужно, чтобы погибли лучшие…

– Всех не уничтожат, – своим бодрым голосом сказал Набатов.

 – Всё на развод останутся.

– Нет, не останутся, коли мы будем жалеть их, – возвышая голос и не давая перебить себя, сказал Крыльцов. – …Не то мы делаем, нет, не то. Не рассуждать, а всем сплотиться… и уничтожать их. Да.

– Да ведь они тоже люди, – сказал Нехлюдов.

– Нет, это не люди, – те, которые могут делать то, что они делают…»

Эта, десятки раз читаная мной сценка на этот раз подействовала успокаивающе. Я лёг на диван и стал ждать, когда стрелки исторических часов перескочат.

Июнь 2013

Что после слов?