По течению

— Там тоже могли, — съеживаясь, садясь на ящик у развешенных рыболовных сетей, продолжала Салли, слишком по-взрослому глядя на недоумевавшего Бена, но вновь она сделалась испуганной беспомощной девочкой. — Хотя там было только одно хорошо… Не пытали… Ох, лишь бы не пытали! Там могли избить. Но что там, что здесь я ощущаю себя невидимкой, человеком, до судьбы которого никому нет дела! Выброшенная кукла…

Девочка почти заплакала, растирая слезы по невидимым в полумраке веснушкам, плечи ее дрожали. Зачем этот доктор затронул самую ее больную тему? Нет, не факт рабства являлся таковой. До этого она пережила куда больший шок, предательство, после которого не каждый и вовсе останется человеком. Ваас как-то раз говорил, что “семья убивает”… Он выдавал в своих бессмысленных тирадах слишком много того, с чем Салли невольно соглашалась.

И стоило только немного пожалеть себя — она вот так расклеивалась. Нет, лучше ненавидеть себя, лучше, чтобы все вокруг ненавидели. Может, Ваас тоже желал ненависти, потому что только она поддерживала и заставляла дальше существовать, выгрызать у этой жизни каждый новый день?

— И ты смирилась с этим? — гладил ее по плечам Бен, мягкий и ласковый, точно плюшевый медведь, не несущий никакой опасности. Так непривычно, так странно. Как такого целовать, даже нежно и ласково? Растает, как видение!

— Ты все-таки хочешь услышать историю с самого начала? — снова послышался сиплый, твердый своей апатичностью голос взрослой женщины.

— Может быть. Если тебе не больно вспоминать, — предупредил собеседник.

— Это не воспоминания, это реальность, — безапелляционно осадила девушка. — И она длится и длится по сей день, повторяется и повторяется! — она глубоко выдохнула и бесстрастно начала связно повествовать, раз уж пришло время. — Привезли на корабле, в трюме, точно груз, я даже думала, что ослепла, когда меня вывели на солнце. Потом держали в клетке вместе с другими девушками. Они все истерили, а я так, тихо скулила. Жалко себя было. Да противно так от этой жалости! Сто раз себя прокляла, что в тот вечер вернулась домой. Но знаешь… Меня бы везде нашли, продана уже… Меня продал за карточный долг… родной отец, — Салли опустила глаза, зачерпнула рукой горсть песка, просеивая его сквозь пальцы. — В клетке сидели не очень долго. Тех, что посимпатичнее, быстро разобрали частные покупатели, тех, что попроще, растащили по публичным домам, кого в Бедтаун, кого дальше отправили… А меня покупать не хотели… Будто я хуже остальных. Не знаю, может, и хуже, — задумалась девушка, морщась, будто увидела омерзительное насекомое. — Может, за то и терплю… Пираты думали оставить в лагере как “общую”… Бесплатную! — голос ее дрогнул, будто говорила та Салли, испуганная девочка. Но снова этот хрип измотанной женщины, которую уже ничем не удивить: — Это верная смерть через пару лет… Вот тогда-то я страху натерпелась. Особенно, когда меня выгребли из клетки… Думала, как умереть, чтобы не терпеть… — но тут она сорвалась почти в шепот, тихий визг, скуление раненного щенка, крупные горькие слезы покатились из ее глаз. — Эти руки… Грязные грубые руки, много рук… — она выдохнула, прищуриваясь, глядя на штаб. — А потом пришел Ваас, напомнил, что я все еще товар, поднял меня за шею, рассмотрел. И сказал, что я буду его “личной игрушкой”, — рассказчица нервно дернула плечами, будто поведала о чем-то обыденном. — Так я и стала “куклой”…

— Ты была рада его появлению? — с тайной обидой или просто печалью спрашивал Бен.

— С чего ты решил? — отвернулась Салли, рассматривая море, залив и светлевший на востоке горизонт. Хотелось спать, но не удавалось от пережитого недавно всплеска адреналина.

— Да так… интонация твоя… — замял тему доктор, садясь рядом на песок.

— Не… Не особо… — пробормотала девушка, но с неуверенным воодушевлением посмела продолжать. — Просто… Я сразу почувствовала, что он как-то отличается от них. Решила, что лучше уж принадлежать ему, чем быть общей… Понимаешь? Это тот случай, когда речь не о самоуважении вовсе! Я просто хотела жить… А в ту ночь он даже не делал мне больно… ну, почти… я не сопротивлялась…

Она неуверенно замолчала, она вспоминала их “первую ночь”. И не могла сказать о ней ничего плохого, что пугало. По крайней мере, это было не тем нелепым дрыганьем, которым они занимались на старом диване в отсутствие родителей этого Алекса в квартире парня. Да еще Салли от этого дрыгания не получала ничего, но по неопытности не понимала, думала, что так оно у всех и бывает. Оказалось, что по-другому случается. Хуже всего, что доказал это тот, кого она ненавидела, ее мучитель. Помнится, когда он выгреб ее из клетки и отбил от прочих пиратов, то даже улыбнулся ей, погладив снисходительно по щеке, спрашивал потом еще что-то у Хойта, который вроде как сделал несчастную девушку “подарком” главарю за успешно распроданную партию рабов.